В стенах города - Джорджо Бассани

Это и вправду был Оресте.

Закрыв за собою дверь и догнав женщин уже при выходе из дома, он на добрых полчаса задержался, присоединившись к кучке соседок, продолжавших разговор на пороге. Он постоял с ними, разговаривая о происшедшем, но больше слушая. Потом, когда женщины разошлись, он принялся расхаживать туда-сюда перед домом, не зная, что ему предпринять.

Смерть Марии Мантовани всколыхнула в нем два противоположных чувства, боровшиеся между собой и требовавшие от него действий.

С одной стороны, ему необходимо было уйти на несколько часов, чтобы закрыть мастерскую и заняться тем, чем полагается в подобных случаях (смерть случилась внезапно, и ни у кого, даже у него, в последние дни не было ни времени, ни смелости подготовиться к худшему). С другой стороны, Лида была одна, и мысль о ней сдерживала его порывы. Несколько раз он нагибался к занавешенному окну, пытаясь заглянуть внутрь комнаты. На четком белом фоне кровати у стены справа выделялась неподвижно склонившаяся над ней маленькая черная фигурка.

— Что она делает? — прошептал он вполголоса, со смешанным чувством нетерпения и сердечности, будто был уже ее мужем.

Постепенно сгущались сумерки; снег перестал идти, между тем мороз усиливался. Включенный в соседних домах свет позволял разглядеть через окна помещения кухонь и столовых. Надо было быстрее решать, что делать. И наконец, после того как он еще раз нагнулся, чтобы заглянуть в комнату, и ничего не разглядел из-за наступившей темноты, он решился постучать в окно. Затем прислушался, глухо ощущая биение сердца в груди. И как только ему показалось, что он услышал шаги Лиды на внутренней лестнице, он поспешил войти в дом, чтобы оказаться на площадке перед ее дверью прежде, чем она ее откроет.

Он сразу же, с первого взгляда заметил, что преимущество вернулось к нему. Прижавшись спиной к косяку двери, Лида молча разглядывала его, всматриваясь в его глаза. В этом взгляде он смог прочитать только мольбу о помощи.

— Боже правый! Ведь в таком состоянии вы не сможете провести эту ночь, — тихо сказал он на диалекте каким-то хриплым голосом.

Затем, все еще не переступая порога и продолжая говорить шепотом, он стал излагать свой план.

Ему нужно было спешно уйти, закрыть лавку и уладить кое-какие дела, из-за чего он не сможет вернуться ранее чем через два часа. Но вначале он забежит к одной из соседок, синьоре Бедини. Именно потому, что она сразу же предложила свою помощь, он решил обратиться к ней с просьбой прийти в дом покойной.

— Вы спросите — зачем? — воскликнул он, предупреждая всякое возможное возражение со стороны Лиды. — Да Боже мой, чтобы составить вам компанию, хотя бы приготовить вам немного поесть… или хотя бы для того, чтобы помолиться!

При слове «поесть» Лида покачала головой в знак отказа. Однако последовавший с его стороны аргумент оказался убедительнее всякого ее возражения. Она опустила глаза, и он взглянул на нее с улыбкой.

— Прошу вас, — предупредил Оресте, — не закрывайте дверь на цепочку. Вообще, оставьте ее приоткрытой. Хорошо?

И, пожав ей руку, быстро сбежал по лестнице.

За ночь похолодало еще больше. На следующее утро сквозь заледеневшие окна начал проступать слабый розовый свет. Он шел от солнца, которое не грело, потерявшись в туманной дымке бесконечного голубого неба. Лида спала у себя на кровати, а синьора Бедини пристроилась на одном из стульев. Оресте же, который в течение ночи неоднократно молился, коротал время, стоя у окна в пальто с поднятым воротником, касавшимся его коротких серебристых волос, и дышал на озябшие пальцы, раздумывая о том, сколько в этот момент градусов мог бы показывать термометр: десять, пятнадцать, а может быть, даже и все двадцать ниже нуля. Он предполагал, что такая температура продержится всю зиму и что в течение долгого времени — весь январь и, может быть, добрую половину февраля — простоят еще большие холода. Он думал о том, что зима, вероятно, будет необычайно холодной, сравнимой лишь с зимой 1903 года, из-за чего сельские каналы и даже По затянет льдом, а трубы с питьевой водой, скорее всего, лопнут. Он с болью думал о том, что и сельское хозяйство, и экономика всей страны пострадают от столь суровой зимы. Но между тем он не мог не порадоваться тому, что он-то предусмотрел и это.

Тело умершей Марии Мантовани выносили ближе к вечеру того же дня.

За бедными похоронными дрогами, скользившими по выпавшему снегу, кроме священника и служки с крестом, шел только Оресте. По его совету Лида осталась дома. Ему, старому семинаристу, которого среди всех выделял дон Кастелли, старому солдату Краса, жгучий холод придавал бодрости, несмотря на проведенные без сна ночные часы. Колеса дрог, высокие и тонкие, поднимали комья снега, которые, не добравшись до верха колеса, бесшумно падали, посыпая белой мукой блестящую черную краску спиц и рессор. Он шел, вглядываясь в следы колес, в легкие вмятины на снегу, которые отделялись постепенно от шин, между тем как его шаг — Оресте шел машинально в ногу со священником — придавал его ходьбе что-то от удалой выправки бравого пехотинца, каким он был в молодые годы.

Он вернулся, когда стояла уже глубокая ночь. И с улицы, вместо того чтобы постучать в окна, как он поступал в предыдущие дни, предпочел известить о своем приходе обычным звонком в дверь.

Лида ждала его, стоя на лестнице. Вероятно, во время его отсутствия она спала. Из-за этого ее лицо, прежде измученное усталостью, сейчас казалось свежим и отдохнувшим. Она совершенно изменилась.

Он уселся на прежнее место, упершись в стол сложенными на груди руками. И отсюда, пока Лида хлопотала у печки, он наблюдал за ней со смешанным чувством удовольствия и благодарности, которыми светились его глаза, особенно когда в ее словах или жестах он замечал, как ему казалось, желание понравиться.

— Сегодня на ночь, — сказал он, — хорошо бы опять позвать синьору Бедини. Надо бы, чтобы она пришла попозже. Завтра я пойду поговорю с доном Бонора, пусть он позволит ребенку вернуться ночевать домой, хотя бы на неделю или две. А там посмотрим.

Теперь о будущем Лиды думал он.

После ужина, сидя за неубранным столом, они продолжали беседу. Заведя разговор о Марии Мантовани, он долго, с необычайной нежностью вспоминал о ней. Он сказал, что она в своей жизни много страдала именно из-за того, что много любила, что у нее было большое сердце. Под конец он описал место на городском кладбище, где на следующее утро ее должны были похоронить.

Он заверил, что это было прекрасное место, достойное приличных людей. Он спросил Лиду, не видела ли она то кладбищенское крыло под сводами, которое недавно выстроили, то, что находится за большим поворотом, начинающимся от правой стены церкви Сан-Кристуфоро, то, которое продолжило со стороны Стены Ангелов галерею старинных захоронений картезианского монастыря? Так вот, ее мать будет погребена там, она ляжет в склеп в новой галерее. Он повторил, что место замечательное, с южной стороны, и поэтому солнце будет светить там с восхода до заката, как в оранжерее.

После короткого молчания, свернув губы трубочкой, он добавил: «Конечно, места там выходят недешево», — и сразу же, словно испугавшись, что его слова будут неправильно растолкованы, добавил, что она, Лида, не должна думать о расходах.