Печаль без конца - Присцилла Ройал
Шрифт:
Интервал:
Он ощутил острый укол боли в глазу. Один раз. Два… Но сдержал стон. Зачем длится боль и длится жизнь? Он не хочет ни того, ни другого. Ему милее как можно скорей стать пищей для тех, кто там, в земле.
Боль отступила, он глубоко вдохнул холодный воздух, который обжег его легкие, как кипяток…
Но ведь было все-таки время, когда он рассуждал так же, как они, верил в то же, во что и они. Он попытался отогнать эти мысли, что удавалось с трудом: мешал свежий осенний запах травы в больничном дворе, придавая неясным воспоминаниям горькую радость, пробуждая смутную надежду на что-то… Капля крови выступила у него на губах, превратилась в струйку, потекла по подбородку.
Он вспомнил другое…
В тот день сладкоречивый священник молился за то, чтобы крестовый поход оказался удачным, прекрасным, напоенным всеми благостными ароматами, как весна в доброй, веселой Англии. Священник обращался ко многим, но ему казалось, он говорит только с ним, только для него, призывая именно его быть смелым, наполняя его силой и желанием утвердить правду на Святой земле.
И он преклонил колени перед служителем Божьим, протянул свой меч к Святому Кресту и убежденно, с полной верой произнес клятву крестоносца. То же задолго до него, он помнил об этом, проделал и королевский сын, принц Эдуард, отправляясь в Акру.
Со всей страстью, на какую был способен, — вспоминалось сейчас этому человеку, — бился он с неверными, отправляя их в преисподнюю с помощью своего меча, и все это время алый крест истинной веры сиял на его сердце. После этих битв израненное тело страдало, но удовлетворение в душе было полным. И не он один испытывал такие чувства. А когда оставался в живых после очередного ужасного сражения, телесное наслаждение бывало более полным, чем может доставить женщина. В такие вечера и ночи он и другие воины, пережившие битву, много пили и распевали веселые песни.
Но однажды Бог оставил его своими заботами… При воспоминании об этом его окровавленные губы искривились, во рту появилась горечь.
Случилось это, когда их отряд попал в засаду и его серьезно ранило. И вот тогда… Уж не сам ли Сатана прислал ему эту женщину-сарацинку? Нет, понял он позднее, — она была орудием Бога. Она спасла его, подняв с залитой кровью земли, дотащив до своей хижины и ухаживая за ним ласково и умело. Потому что ее вера требует от людей милосердия, объясняла она ему.
Он выздоровел, к нему вернулись силы, и он с благодарной настойчивостью позвал свою спасительницу к себе в постель, и она пришла, и они любили друг друга.
А потом, когда в эти места снова пришли его собратья-крестоносцы, он сумел спасти жизнь и честь этой женщины, объявив ее своей пленницей и поклявшись, что она примет христианскую веру. Она так любила его и верила в его любовь к ней, что, когда он предложил ей перейти в христианство и стать его женой, она согласилась. Она приняла его веру, и они тайно обвенчались… Ни один человек не знал об этом…
Он закрыл лицо руками, кончики пальцев утонули в ранних морщинах, избороздивших лоб и щеки.
Да, тайно… А как иначе он мог поступить? Ведь, узнай об этом его боевые друзья, они без сомнения убили бы их обоих и надругались над их телами!.. Так он, во всяком случае, думал. Был уверен в этом.
Спи со своей сарацинкой, если угодно, сказали бы они. Понаделай ей ребятишек. Но жениться на женщине из стана врага ты не смеешь! Это предательство! Подумай, сколько наших убили ее сородичи!..
А оставь они его в живых, ему не было бы уже доверия — особенно на полях сражения…
Предваряя все это и не желая, чтобы так случилось, он поместил ее туда, где содержались другие арабские женщины, захваченные в плен крестоносцами. Так будет лучше для нее, объяснил он ей: она будет в безопасности и рядом с теми, кто говорит на ее языке. А вскоре, говорил он, сам не веря своим словам, вскоре они откроют всем свою тайну и прилюдно объявят себя мужем и женой.
Каким же безумцем был он, воображая, что когда-либо сумеет привезти ее к себе домой, в Англию, и что их сын, который родится (как он мечтал об этом!), сможет унаследовать его земли и поместье, невзирая на смуглый (наверное!) цвет лица. Как мог он вообразить тогда, глупец, что его семья — родители, братья — отнесутся к ней иначе, нежели его сотоварищи-крестоносцы? Каким безмозглым и легковерным нужно быть, чтобы хоть на мгновение поверить в возможность всего этого?..
Он содрогнулся. Ощущение страшного холода пронизало его до костей и вернуло к действительности. У входа во двор, где он сейчас находился, появилась темная фигура монаха, а за ним другой человек с лошадью в поводу. Он не знал этих людей, никогда раньше не видел, но что за груз несет на себе лошадь — знал хорошо. И продолжал ненавидеть того, даже мертвого.
Ненавидеть? Так ли это? Он припомнил, с каким удовлетворением (возможно, радостью?) погрузил кинжал в мягкий живот солдата и потом дернул клинок вверх. И разве не ощутил он чего-то, похожего на удовольствие, увидев, как расширились от ужаса глаза жертвы, а руки стали беспомощно метаться, пытаясь вправить обратно вываливающиеся кишки? До того, как Смерть вцепилась в него?
С легкой печалью припомнил он время, когда не питал к этому солдату ничего, похожего на ненависть. Скорее наоборот: чувство товарищества, братства, сопричастия. Кроме всего, оба отправились в поход из одного селения, хотя там не были знакомы, так как принадлежали к разным сословиям. Они все были родичи! Так почему же тот избрал столь страшный способ, чтобы расправиться с его женой? Дьявол попутал? Да какая теперь разница?
Не в силах отвести глаз от трупа на лошадиной спине, он прикрыл их — и тотчас увидел под собственными веками предсмертный взгляд своей жены, перекошенный в муке рот. Услышал ее последний крик. Как видно, Бог не захотел простить ее за отказ от веры отцов… Но что же он сам? Он ведь поклялся ей, что крещение защитит ее от всех бед. Зачем он лгал?
Нет, я не лгал ей, прошептал он, я свято верил, что говорю истинную правду.
Он пальцами помог себе открыть глаза. Образ жены поблек, голос ее больше не звучал. Но что-то нерасторжимое, протянувшееся из другого мира продолжало связывать их — он ощущал это.
Он снова посмотрел на лошадь, на труп, лежащий там… Нет, в нем больше не было ненависти к человеку, которого он убил. Он завидовал ему. Солдат уже мертв, ему все безразлично, а он пока еще остается под этим холодным солнцем — дрожащий кусок зябнущей плоти, мечтающей о пылающем жаре ада.
Элинор торопливо шла через внутренний монастырский двор, ворота в который были всегда на запоре, чтобы оградить монахинь от нежелательных контактов и вторжений посторонних. Она как обычно спешила — это было в ее натуре, но сегодня к привычке примешивалось возбуждение и злость на себя.
Когда же, беззвучно шептала она, Господу будет угодно избавить меня от этого греховного наваждения? Когда?..
Ее духовник учит долготерпению, предупреждает, что любострастие, чувственность — коварная и упрямая вещь. Что ж, она это хорошо понимает, будучи и сама достаточно сведущей, однако легче от этого понимания ей, увы, не становится.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!