Загадка Белой Леди - Дмитрий Вересов

– Па-азвольте! – вдруг раздался прямо за его локтем бархатный, но с начальственными обертонами голос. – Я добивался этого места слишком долго. – И, ощутив сзади толчок, локоть Глеба скользнул вперед по влажному мрамору, уничтожая сине-желтый пар и вынуждая невольно податься вперед и все тело. Он раздраженно обернулся – перед ним, надменно улыбаясь потемневшими от времени брылями, стоял крупный бульмастиф в простом брезентовом ошейнике. Поймав взгляд Глеба и, видимо, истолковав его по-своему, пес несколько поспешно пробурчал:

– Не выношу все эти серебряные бирюльки на шее, – а затем с некоторым вызовом буркнул: – Алекс, – после чего пару раз сердито стукнул хвостом о бетон. – А теперь, пра-ашу вас, найдите себе другое место.

Глеб усмехнулся и пересел за другой столик, откуда была видна лишь внутренняя часть этой импровизированной столовой. Перед ним в облаках запахов от множества блюд гудела разношерстная толпа, и, уже не удивляясь, а просто механически фиксируя все происходящее, Глеб отметил, что совершенно четко различает в этом ароматическом клубке и пряную изысканность китайцев, и приторную слащавость Средиземноморья, и смолистую легкость Индии, и даже винный дух столь вожделенной фенеки.

Однако уже в следующее мгновение его внимание было перехвачено другой особенностью: если сидевшие мужчины представляли собой пеструю смесь одежд и лиц, то всех женщин скрывали знаменитые марокканские джеллабы, столь фантастически подчеркивающие грацию и столь же волшебно скрывающие любые недостатки женского тела. Их розовые, охряные, бирюзовые, удивительно притягательные фигуры возвышались над мрамором, странно напоминая Глебу изысканность линий римских надгробий – или только что виденные им неведомые цветы. Женщины большей частью молчали, низко опустив на лица тонкую ткань капюшонов, отчего все без исключения казались юными и прекрасными. Однако мужская часть населения, не обращавшая на женскую никакого внимания, с лихвой восполняла эту подозрительную тишину. В полифонию разговора вплетались и звонкие голоса множества животных и птиц, тоже бесцеремонно устроившихся за столиками. Речи последних были внятны Глебу ничуть не меньше, чем разнородный говор людей, хотя все явно пользовались при общении своими родными языками и наречиями. Глеб невольно обернулся посмотреть на представившегося ему Алексом субъекта: ведь пес вроде бы изъяснялся… да, точно, он только рычал по-собачьи… Однако теперь бульмастиф молчал, пожирая глазами тонкую даже под джеллабой женскую фигуру, плывущую к навесу словно из ниоткуда. Неровные, не попадающие в ритм шагов колыхания бледно-фиалкового полотна создавали впечатление, что накидка и ее обладательница живут независимыми друг от друга жизнями и подчиняются разным физическим законам. На плече у незнакомки сидело какое-то зеленое насекомое, которое Глеб поначалу принял за огромного кузнечика, но по мере приближения в голове его вдруг всплыли слова читанной еще в академии арабской рукописи: «У воинов ее голова лошади, глаза слона, шея быка, грудь льва, брюхо скорпиона, крылья орла, голени страуса и хвост змеи…» Тогда он, помнится, никак не мог представить себе сочетание столь противоречивых качеств, но теперь, глядя на приближающуюся женщину с беспрестанно перебиравшим лапками на ее плече насекомым, ясно понимал всю простоту и очевидность подобного существа.

Фигура тихо опустилась рядом с собакой, и обнажившиеся клыки заставили отвратительную зеленую тварь перескочить на другое, бессильно опущенное плечо.

– Тот, кто торопится, уже мертв, – недовольно пробормотал Алекс, и Глеб поймал себя на том, что с острым нетерпением ждет ответа даже не женщины, а маленького воина Авадонна. Но тот ничего не сказал, а в следующее мгновение, мячиком прыгая под туго натянутым тентом, пронесся голос нового персонажа. Определение «персонаж», сделанное им случайно, вдруг развеселило Глеба и успокоило его окончательно: участие в пьесе всегда представляет определенный интерес, а тут, как он уже давно смутно подозревал, каждый из присутствующих являлся еще в каком-то смысле и автором. Правда, авторов здесь, пожалуй, слишком много, их мысли, стремления и понятия, ежесекундно сталкиваясь, поглощают друг друга и практически не дают фабуле сдвинуться с места…

– Herren, mesdames, господа, ladies, rouvat! – выкрикивал человек в зеленом халате хирурга, будто зазывала на ярмарочном балагане. – Не проходите мимо! Не упускайте момента! Процедуры отменяются! Все готовимся к прощальному концерту! Где Фока Фокич?

«Значит, старик – лицо реальное, – подумал Глеб. – Но что, если… если своим появлением в его номере я его, так сказать, дематериализовал? Впрочем, глупости. Надо просто держаться своих привычек и правил – это прекрасный способ существования в любой ситуации, даже самой абсурдной». – Он уже хотел крикнуть, что искомый субъект спит в ванной, в его номере, но тут перед ним всплыло какое-то до боли знакомое женское лицо, которое отвлекло его, и он промолчал.

Вместо него хором ответила сидевшая слева пара: старик и юноша. Они не были похожи, но создавалось впечатление, будто старик являл собой изношенную, вытершуюся подкладку нового стильного костюма, олицетворенного юношей. Старик казался глухим эхом, осыпающимся сухим следом, отражением, остающимся в зеркале в тот момент, когда сам предмет уже исчез. Но вместе с тем юноша был явно зависим от старика, ибо его движения все время чуть отставали, словно могли только вторить движениям своего двойника.

– Он ушел ловить пауков…

– …ловить пауков…

– Ах, Хуанито, ты опять не удержал свой язык! Сколько раз я говорил тебе: прикуси его до крови, но смолчи. Только тогда ты сможешь начать быть собою!

– Но с тех пор как Эль Канторьо протащил меня по арене, я боюсь крови, Сус Джалут. Я никогда не смогу стать собой – ведь я живу только вами.

Последние слова красивого испанца неприятно поразили Глеба: он всегда испытывал к гомосексуалистам неприкрытое отвращение.

Тем временем толпа неторопливой змеей потянулась на луг и дальше, за корявые дикие яблони, не дававшие тени. Там, где по представлениям Глеба, должны были заканчиваться владения дома, раскинулся полуразрушенный каменный амфитеатр, но даже его профессиональный глаз никак не мог определить, принадлежали ли эти руины к римской или к греческой архитектуре. Это был амфитеатр вообще. Мелкие животные и – в особенности – птицы с веселым гвалтом вырвались вперед и расселись по всем уступам, придав мертвым камням видимость дыхания и трепета жизни. Глеб исподволь, но жадно рассматривал соседей. К несчастью, он не обнаружил ничего, что могло бы вывести его на верную дорогу разгадки. Мужчины, сидевшие вокруг, были самые обыкновенные – молодые, старые, всевозможных национальностей и с разными выражениями лиц. Женщины так и не подняли капюшонов, и вообще большинство из них держались отстраненно и замкнуто. Воздух, несмотря на обилие тел и солнце, отдавал горным холодком, и Глеб почти с удовольствием приготовился посмотреть готовящееся действо.

Однако большая часть собравшихся отнеслась к этому совершенно без энтузиазма, наоборот, все как-то поблекли и съежились, словно сентябрьские листья. У большого валуна внизу опять появилась уже знакомая Глебу легкая фигурка Фоки Фокича. Он хищно высматривал кого-то в толпе, и, будто повинуясь его взгляду, на каменистом фоне сначала возникло некое подобие античного хора из пары десятков человек, а потом неестественно прямой мужчина со старинной лютней в руках. Над ним чертила ровные механические круги какая-то пестрая птица. Мужчина несколько раз попытался прогнать ее, но было видно, что он пытался проделать это уже не раз и давно устал от всех этих бесплодных попыток.