Пророчества о войне. Письма Сталину - Сергей Тимофеевич Конёнков

class="p1">– Вот и хорошо, – подбодрил меня Сергей Иванович. – Даю вам на работу десять дней.

Я уложился в срок. Работал напряженно, с увлечением. И теперь с нетерпением ждал решения совета профессоров. За голову Гомера мне поставили первый номер – высшую оценку – и приняли в первый класс, называемый головным. До этого экзамена практика моя по скульптуре была весьма скромной. Как-то у себя в деревне вылепил я голову пастуха да еще лепил из глины ворон, которых сажал на изгородь в поле. А тут такой успех: первый номер, да и Сергей Иванович на другой день похвалил от себя и дал скопировать бюст Оленина. Работал я тоже усердно, хотя бюст Оленина нравился мне не так, как голова Гомера…

После рождественских каникул под руководством того же Сергея Ивановича Иванова приступил к занятиям в фигурном классе, где копировал античные статуи «Аполлона», «Боргесского бойца», «Спящего сатира», «Бельведерский торс».

Скульптурная мастерская находилась во дворе училища. Это было большое деревянное строение с верхне-боковым светом с северной стороны. Рядом пристройка – квартира профессора.

В ту пору в мастерской кроме меня работали трое – Анна Голубкина, Дмитрий Малашкин и Лидия Губина.

Голубкина занималась у Иванова второй год. В мастерской стояли ее работы, отлитые в гипсе. Они поразили меня своей значительностью и небывалой выразительностью лепки. Голубкина была известна всем в училище, и будущие живописцы и архитекторы приходили в скульптурную мастерскую любоваться бюстами ее работы.

У станка Голубкина была серьезна и строга. В окружении античных героев ее высокая стройная фигура в черном представлялась совсем неземной: будто мифическая древняя пророчица Сивилла поселилась в нашей мастерской.

Помню ее эскиз «Жатва». Фигура смерти с косой в руках и солдат, зажатый под мышкой у смерти, указывает костлявой старухе, где еще покосить. Естественно, что далеко не всегда Голубкина за свое новаторство получала поддержку и похвалу.

Работала Голубкина энергично, напористо. Смотрела на натуру по-особому: проникая как бы внутрь натуры и находя в ней что-то особенное. Лепить бралась не всякую модель, а только ту, которая чем-либо привлекала ее. Вместе с нами, ее товарищами по учебе, даровитостью Голубкиной восхищался и Сергей Иванович…

2. С.Т. Конёнков, фото 1910-1920-х годов.

Роден был кумиром Конёнкова, который нередко выполнял свои скульптуры в духе роденовских произведений, что не всегда устраивало публику и деятелей искусства. Избыток экспрессии, модернистский подход к изображениям, отступление от классических пропорций – всё это приводило к неоднозначной оценке работ Конёнкова. Тем не менее, он стал одним из самых популярных российских скульпторов, а его мастерская сделалась местом встреч творческой богемы.

При училищной раздевалке в маленькой прокуренной комнате помещался буфет, в котором продавались чай и бутерброды. Перед занятиями и в перемену студенты, сбившись в тесный кружок вокруг стола с чайными стаканами, пели:

Из страны – страны далекой,

С Волги-матушки широкой.

Ради славы и труда

Собралися мы сюда.

Пьем напиток мы чудесный

Все стаканом полновесным,

Первый тост за наш народ,

За святой девиз: «Вперед!»

Руководил хором Леопольд Сулержицкий – энергичный, обаятельный студент, всеобщий любимец, признанный силач, талантливый хормейстер.

Сулержицкий был властителем наших душ. Он вырос на Украине, и вследствие этого в большом почете у нас в училище были украинские песни о воле, о казачьей доблести.

Ой, закувала та сиза зозуля

Ранним-рано на зори.

Ой, заплакылы хлопцы-молодцы

На чужбыне, в тюрьме.

Вони плакалы, гирко рыдали,

Свою долю воны выклыкали,

Гей, повий, повий, буйный ветер,

Гей, вынисе нас из неволи.

От этих призывных могучих слов о буйном ветре директору училища князю Львову делалось боязно, а веселая залихватская «Засвистали козаченки в поход с полуночи» и вовсе бросала нашего аристократа в дрожь, и он стал придумывать, как ему изгнать из стен казенного учебного заведения песни вольности. И вот за подписью директора появилось распоряжение о том, чтобы не пускать студентов в здание училища раньше девяти часов утра. Это объяснялось тем, что, дескать, шум и песни не дают отдыхать преподавателям, квартировавшим в здании. Распоряжение это тотчас было сорвано, но тем не менее поутру двери оказались запертыми, и в зимнюю пору мы, бывало, вконец продрогнем, ожидаючи, пока швейцар без пяти минут девять не откроет дверей. В ответ на эту меру притеснения на месячных экзаменах стали появляться карикатуры. Вот сюжет одной из них.

Толпа учеников перед закрытыми дверями. на улице трескучий мороз. А вот и его жертвы – студенты. Кто отморозил ухо, кто нос. кто руку. а некоторые совсем окачурились и, задрав ноги, валяются на снегу.

Карикатуры пользовались огромным успехом. Преподаватели училища нам сочувствовали, а те из публики, кто видел эти карикатуры или слышал о них, громко возмущались безжалостными мерами директора. Обеспокоенный князь Львов – важного вида лысоватый атлет – стал частенько захаживать в чайную комнату и заискивающе заговаривать с учениками, но те открыто презирали его лицемерие.

Известному училищному карикатуристу Михайлову-Самарскому князь Львов будто бы из чистой любезности ставил вопрос:

– Почему это. батенька, вы все больше рисуете зверей?

– Приходится, Алексей Евгеньевич, рисовать зверей, – отмахивался от директора, как от назойливой мухи, студент.

– Каких же, например? – не унимался директор.

– Да разных. Например, львов, – саркастически заявлял Михайлов.

– Надо бы вести себя поделикатней, – сдерживая гнев, резюмировал князь Львов.

– Буду стараться… по возможности, – не сморгнув, отчеканивал Михайлов.

Вскоре князь Львов, пользуясь своей властью, написал приказ об исключении из классов за непосещение занятий Леопольда Сулержицкого.

Каждый из нас, для того чтобы заработать на хлеб насущный, случалось, исчезал на какое-то время и вдали от строгого взгляда училищного начальства брался за любую работу, лишь бы обеспечить себе возможность учиться дальше. Обычно на это в училище закрывали глаза.

Мы шумно протестовали против исключения Сулержицкого. Ученики живописных классов писали его портреты и выставляли их на ученических выставках. Помню один такой портрет – Леопольд Антонович с тетрадкой в руках. Портрет всем нравился, глядя на него, мы остро испытывали нехватку талантливого вожака и гнев против князя Львова, позволившего себе такую несправедливость. (Впоследствии Сулержицкий близко сошелся с Л. Н. Толстым и по его поручению осуществил переселение нескольких тысяч духоборцев в США и Канаду. Через Толстого Сулержицкий подружился с Горьким и Художественным театром, где Леопольд Антонович долгие годы был режиссером, сподвижником Станиславского.)

…За два года я окончил скульптурное отделение. Средств не было никаких. Однажды целых двадцать дней пришлось