В ожидании Синдбада - Наталия Миронина

– Мама, ты мне скажи, когда дочь Тамары выпьет свою первую рюмку водки. Вот тогда я последую ее примеру. А пока – погожу.

Эта фраза прозвучала, когда Нике исполнилось тринадцать лет. В ответ она получила легкую пощечину. В доме повисло молчание, которое прервалось только через неделю. Ника не извинилась перед матерью, она даже не пыталась сделать виноватый вид. Нике надоели эти неизвестные Тамара и ее дочка. Какое-то время прошло без упоминаний «идеального ребенка», но пьедестал пустовал недолго – дочь еще одной знакомой оказалась весьма подходящим объектом поклонения. Иногда Нике казалось, что мать придумывает эти все назидательные истории, поскольку ничего более убедительного предложить не может. И она опять начинала обижаться, ощущать готовность огрызаться и грубить в ответ. Но в глубине души даже у маленькой Ники жила жалость. Эту жалость она почерпнула у соседей и знакомых, эта жалость облекалась в словосочетание «мама – вдова». Она быстро узнала и значение слова «вдова» и, то, что ее отец был человеком очень хорошим, добрым и заботливым. Это она узнала от посторонних людей, мама об отце никогда не рассказывала. Ника не помнила, чтобы мама присела на краешек постели и стала вспоминать что-нибудь из прошлой жизни. Ника ничего не знала о привычках отца, его любимых книжках, фильмах, блюдах. Дочь пыталась задавать вопросы, но разговоры без всяких объяснений прерывались. Ника гадала: отчего это так? Ведь, судя по всему, до случайной смерти отца жизнь родителей была безоблачной. Во всяком случае, так твердили все. Только потом, во взрослой жизни, Ника нашла силы простить мать за эту скрытность и смогла объяснить ее поведение. Мать, безумно любившая отца, замкнулась, дабы никто не мог ее пожалеть, увидеть ее горе и слабость. От жалости она потеряла бы силы, а росла дочь, и рассчитывать можно только на себя.

Ника взрослела, но отношения доверительными не становились. Она с завистью смотрела на Шевцову Наташу, которая делилась с матерью всеми секретами, даже очень личными.

– Ты не боишься? – как-то спросила подругу Ника.

– А чего бояться, – вылупила голубые глаза Наташа.

– Ну, узнает, что вы целуетесь… – смутилась Ника.

– Так я сама все рассказала, – прыснула Шевцова.

Ника позавидовала и решила попробовать такую же откровенность в семье:

– Мама, я гуляла с Егором Бестужевым, – сказала как-то Ника.

– Не будь дурой! Егор взрослый парень, а ты мелкая еще, – ответила мать и замолчала на весь вечер. «Вот и поговорили!» – уныло подумала про себя Ника. А ей так хотелось рассказать о том, что сын Бестужева уделяет ей внимание, что он иногда провожает ее из школы. Что ведет он себя скромно, хотя и взрослее многих школьных нахалов. Но среди ночи ее разбудила мать, которая усадила ее на постель и заставила прослушать лекцию о половом воспитании. Ника поняла, что мать больше смутилась от признания дочери, чем рассердилась. А, смутившись, испугалась, что не позаботилась вовремя объяснить элементарные вещи. И вот, чтобы срочно восполнить пробел, устроила этот ликбез, словно до утра нельзя подождать. Но не в привычках Калерии Петровны откладывать важные дела в долгий ящик!

Ника взрослела, но тепла в отношениях не появилось. Иногда Ника пыталась понять, отчего так произошло, почему не получалось у них быть близкими. Почему так часто проявлялись раздражительность, придирки, недовольство матери, ведь нельзя же горе, уход мужа, превращать в наказание для дочери.

Все переменилось внезапно. И случилось это почти сразу после той памятной «воспитательной» ночи. Ника не сразу поняла, в чем дело, но потихоньку дома воцарилось спокойствие. Нет, откровенности особой не наметилось, но в матери появилась мягкость, ласка, добрая насмешливость. Ника поудивлялась, а потом и перестала об этом думать. Она была счастлива от таких перемен, хотя долго не догадывалась об их причинах.

Через два дня после ночной лекции Калерия Петровна записалась на прием к директору комбината Петру Николаевичу Бестужеву.

– У него есть полчаса с утра, – сказала секретарь Римма Игоревна, – подойдите к десяти. Только не задерживайтесь.

Калерия Петровна порадовалась, что она сообразила переговорить с Бестужевым в его рабочем кабинете: «Там проще. Можно коротко, по делу, никто не услышит и не узнает. Мало ли какие вопросы директор музея обсуждает с директором предприятия!»

К встрече Одинцова подготовилась – оделась строго, но в уши повесила большие серьги. Это был намек, что посетительница женщина не только деловая, но и, несмотря ни на что, следящая за модой. И что она отлично понимает важность и деликатность вопроса, который она пришла обсудить. Калерия Петровна и так была женщиной интересной, а когда ставила перед собой цель, то лицо озарялось неким подобием страсти, что очень ее украшало.

– Добрый день, чем могу помочь музею? – Бестужев вышел в приемную встретить Одинцову.

– Добрый день! – ответила Калерия Петровна и громко, чтобы услышала Римма Игоревна, сказала: – Ох, проблем много, не буду мучить сразу всеми. Хоть бы об одной с вами потолковать.

– Конечно, – улыбнулся Бестужев и пригласил жестом в кабинет.

В кабинете он сел не за свой огромный стол, а напротив Калерии Петровны, подчеркнув неформальность обстановки.

– Чай или кофе? – поинтересовался он.

– Спасибо, ничего не надо, – отказалась Калерия Петровна и приступила к разговору: – Я не о музее пришла поговорить. Хотя проблем там полно. Я пришла поговорить о наших детях.

– О ком? – изумился Бестужев.

– О наших детях. О моей дочери Веронике и о вашем сыне Егоре. Я долго не буду тянуть. Егор ухаживает за Вероникой. Но ему уже восемнадцать, ей всего пятнадцать. Со своей стороны я сделала, что возможно. Она понимает опасность этих отношений. А с другой стороны, он ей нравится. Но мужчина может быть настойчивым, нетерпеливым. Он может, – тут Калерия Петровна запнулась, – пренебречь условностями и правилами приличия. А мне не хотелось бы, чтобы Ника попала в неприличную ситуацию. Я прошу, поговорите с сыном. Лучше всего будет, чтобы эти отношения прекратились.

Закончив речь, Калерия Петровна подняла глаза на Бестужева. Тот сидел красный как рак.

– Э… что-то уже случилось? – осторожно произнес он.

– Насколько мне известно, нет. Но разве надо этого дожидаться?

– Что вы, конечно, нет, – Бестужев как-то неловко взмахнул рукой, – поверьте, Егор парень хороший. Он же учится, учится отлично. Кстати, когда они успевают встречаться?

– Он ведь приезжает домой, – пожала плечами Калерия Петровна, – вы поймите меня правильно. Может, я дую на воду. Скорее всего, я беспокоюсь напрасно. Но она школьница. Он – взрослый почти. В Москве. Своя жизнь у него.

– Не объясняйте, я вас отлично понимаю. И правильно, что пришли. Хочу только сказать, парень он хороший. Не шляется, не выпивает. Я доволен им. Специальность у него прекрасная, сам выбрал. Главное, чтобы работу нашел. Но, если что, возьму к себе. Он комбинат любит.