Воля судьбы - Михаил Волконский
Шрифт:
Интервал:
На другой день солнце встало без облачка. Утро было прекрасное, тихое.
Карл еще с вечера велел разбудить себя на заре и, едва его слуга вошел в комнату, как он уже открыл глаза и первым делом послал узнать, готовы ли лошади. Слуга пошел исполнять его приказание.
Быстро, нетерпеливо начал одеваться Карл, беспрестанно поглядывая на дверь, в ожидании известия. А что как ему скажут, что все готово к его отъезду? Что делать тогда, как поступить? Тогда выхода не будет — придется ехать…
Наконец в дверях явился лакей.
"Ну, так и есть, — мелькнуло у Карла, — все кончено".
Однако лакей почтительно произнес:
— Его сиятельство просят господина барона пожаловать закусить с ним на террасу.
— А лошади? — спросил Эйзенбах.
— На конюшне не сделано никаких распоряжений.
Лицо Карла озарилось торжествующей улыбкой. В ней блеснула радость, сменившая его волнение, радость настолько же сильная, насколько было сильно волнение. Судьба благоприятствовала ему: рискованная ставка казалась выиграна.
Послав сказать своему гостю, что он зовет его к себе на террасу, князь Андрей Николаевич прошел на половину дочери, которая вчера после ужина вернулась из монастыря целою и невредимою.
Ольга встретила его уже причесанная и одетая. Князь боялся, что вчерашняя поездка утомит ее, но к своему удивлению увидел, что на хорошеньком личике Ольги не было заметно и тени утомления. Ее тонкие, девственно очертанные, губы так же, как всегда, улыбнулись ему при встрече, голубые глаза были ясны, и матовый румянец играл на щеках.
— Экая ты у меня красавица! — проговорил Проскуров, взяв дочь обеими руками за голову и нежно и осторожно целуя ее в лоб.
Ольга стала рассказывать ему о вчерашней поездке, передала благословение и поклон игуменьи, принесла привезенную для него просфору и, видя, что отец в редко хорошем расположении духа, разговорилась, рассказывая. Она не могла никогда рассказывать спокойно, а быстро увлекалась, щеки ее разгорались и глаза блестели. Князь всегда любил смотреть на нее в такие минуты, но сегодня оживление Ольги, очень шедшее ей, как будто доставляло ему особенное удовольствие. Он любовался ею, не слушая того, что она говорит, и будучи занят своими, зародившимися у него вчера с вечера, мыслями.
— Вы как-то, батюшка, говорили, что к нам должен приехать… как это называется… петиметр… — вдруг произнесла Ольга.
Легкая тень пробежала по лицу князя.
— Ну, однако, пойдем! — проговорил он, вставая, и, взяв дочь за талью, повел ее вниз.
Войдя в большой зал с хорами, князь приостановился и, придерживая дочь, показал ей кивком головы на широкое окно, выходившее на террасу, уставленную тепличными деревьями. Там был накрыт стол для утреннего завтрака, и прямо в рамке окна, у стола, виднелась красивая и бравая фигура Карла Эйзенбаха.
— Ты видишь его? — спросил князь у Ольги.
Она молча взглянула в окно, потом с каким-то испуганным удивлением перевела взор на отца.
— Приглядись к нему — он мне нравится, — произнес князь отчетливо и ясно, голосом, которым отдавал приказания. — Он мне нравится, — еще раз повторил он и вышел на террасу.
Летом Проскуров имел обыкновение вставать с восходом солнца, и все домашние должны были следовать его примеру. Вследствие этого у стола, кроме Эйзенбаха, были в сборе и все остальные.
— А хороший денек сегодня будет! — весело говорил князь, здороваясь с ожидавшими его прихода на террасе и искоса взглядывая на дочь, так как желал незаметно проследить, как она встретит Карла. — Олюшка, — обернулся он к ней, — это — барон Карл фон Эйзенбах, сын старого моего приятеля… Ты сюда сядь, — сказал он Карлу, показывая на место справа от себя.
Лакеи отодвинули стулья и подставили их гостям.
Ольга села по левую сторону отца, против Эйзенбаха. Дальше за столом поместились Артемий и итальянец.
Недавнее оживление девушки, которым только что любовался Андрей Николаевич у нее в комнате, вдруг совершенно исчезло вместе с румянцем на ее щеках. Она казалась теперь бледною и смущенною и сидела, опустив глаза, словно к смерти приговоренная.
Князь не мог не заметить этой внезапной перемены в ней и тихо спросил ее, когда сел за стол:
— Что с тобою?
Ольга вздрогнула и провела рукою по лицу.
По счастью Карл нашелся. Он заговорил о красоте княжеского сада, чистосердечно сознаваясь, что никогда в жизни не видал ничего подобного.
Проскуров обернулся к нему и заговорил.
Эйзенбах очень ловко стал поддерживать разговор, но почти не спускал взора с Ольги в это время.
Когда сегодня его пришли звать на террасу, он понял, что увидит ее, и, подумав, сейчас же обсудил, как держать себя с нею.
Итальянец писал его отцу, что княжна очень красива. Карлу это было известно, но и зная о красоте ее, он все-таки был удивлен, когда увидел ее. Пред его глазами была теперь не одна красота; нет, вся женственная прелесть сосредоточилась в этой красоте, чтобы приковать к себе и взгляд, и мечты человека, у которого способно еще биться сердце.
С первого же взгляда на князя Карлу стало ясно, о чем тот думал сегодня ночью и о чем можно было уже догадаться по отсутствию приказания о лошадях на конюшне.
Карл не проронил ни одного взгляда князя, ни одного хотя бы легкого движения его лица. Он видел и хорошее расположение духа Андрея Николаевича, и легкое движение его бровей, когда Ольга вдруг побледнела, и особенную ласковость к себе Проскурова, — ласковость, которая сильно увеличилась со вчерашнего вечера.
"Все прекрасно!" — подумал Карл и решил, что он может не обинуясь выказывать свое восхищение пред Ольгой: князь этим не останется недоволен.
И действительно Проскуров, разговаривая с молодым гостем, все время чувствовал направление его глаз, которых тот не сводил с княжны. Андрей Николаевич не должен был сомневаться, что она нравится барону, да иначе и быть не могло.
Что касается Ольги, то Проскуров сначала попробовал объяснить ее смущение первым впечатлением нового знакомства с чужим молодым человеком.
"Ведь не броситься же ей ему на шею, — мысленно утешал он себя. — Что ж, она, как и следует девушке, скромна, вот и все…"
Но вместе с тем что-то внутри князя говорило ему, что в опущенных глазах Ольги и в особенности в бледности, покрывавшей ее лицо, есть нечто еще, кроме скромности и застенчивости: страх не страх, но во всяком случае недружелюбное чувство к Карлу. Откуда оно могло появиться? Но на этот вопрос старый князь тщетно старался ответить себе.
Молодой Эйзенбах как будто ничего не замечал, и, казалось, слова восторга так и готовы были сорваться у него с языка. Он был так увлечен, что не мог сосредоточить ни на чем остальном своего внимания; словно машинально, не замечая того, что он делает, в рассеянности, он, кончив тарелку с простоквашей, выпил стакан сливок, потом наложил варенцу, а, съев последний, принялся за варенье.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!