Палач - Сергей Белошников

— Что? — изумленно спросил он. — Что ты говоришь?

— Никогда таких слов не слышал? Так наша огневая молодежь изъясняется — «в колесах». Это означает — в таблетках, — пояснила я. — Ты не разбираешься в таблетках.

— Это Женя мне дала.

— Ты что, все ей рассказал?!

— Что ты, о чем ты говоришь, Оля? — даже чуть-чуть испугался он.

— Все равно не буду, — упрямо сказала я.

— Будешь, — неожиданно жестко сказал он. — Вот эти, сонапакс, — три раза в день по одной таблетке. А эти — на ночь. Одну таблетку. В крайнем случае две. Но не больше. Тебе будет лучше. Но только ни в коем случае, — он покосился на бутылку, — их нельзя принимать вместе со спиртным.

— Ну, спасибо, барин, научили. — Я привстала и поклонилась ему. — Премного вам благодарны, барин. Позвольте вас в плечико поцеловать, барин?

Он как-то странно посмотрел на меня. Но ничего не сказал.

— Я хочу побыть одна, — сказала я.

Он помялся и пробомотал, снова глядя мимо меня:

— Я могу спать в кабинете, на диване.

— Спасибо, Сережа. Но не надо лишних жертв. Мы не на войне, милый…

Я дотронулась до тонкого обручального кольца на безымянном пальце его правой руки.

— Подумай о своей жене, — криво усмехнулась я. — Кстати, я опять запамятовала, как ее зовут. Помню только, что какое-то пейзанское имя. Аграфена, что ли? А?..

— Глафира, — мрачно буркнул он.

— Во-во. Глафира-Кефира. Йогуртовна.

Он поднялся и пошел в прихожую, на ходу вылезая из фартука. Широкоплечий, высокий мужчина, который когда-то очень хотел, чтобы я стала его женой. А сейчас, по-моему, хочет еще больше. Или это коньячок подсказывал мне такие мысли?..

Я, не поднимаясь с места, смотрела из кухни, как он одевается в прихожей.

— Я еще позвоню тебе сегодня вечером, — сказал он.

— Позвони, — пожала я плечами и чуть не выпустила из пальцев полную рюмку. Когда я успела ее налить? Это навсегда осталось для меня загадкой.

— А завтра приеду, — добавил он. — Во второй половине дня. Ты не против, надеюсь?

Я не ответила. Он положил ключи от моей квартиры на столик в прихожей и уже взялся за ручку двери, когда я его спросила:

— Сколько они получат, если я напишу заявление?

— Не меньше десятки.

— Ага, — глубокомысленно кивнула я.

— До свидания, — сказал он.

Дверь хлопнула и я осталась одна.

Я выдавила из пачки таблетку сонапакса. И запила ее коньком.

— Плевать, — громко сказала я.

* * *

Я сидела на диване, тупо уставившись в экран телевизора. Телевизор был включен, только звук я убрала. Шла какая-то очередная тошнотворная политическая передача: все те же жадные лживые морды, беззвучно открывающиеся рты, льющие патоку и грязь, потом замелькали кадры демонстрации, кого-то лупили резиновой дубинкой по голове, кто-то орал — шахтеры, чернокожие, солдаты, танки, политики; некто в бороде с дебильным выражением лица вещал, наверное, о близящемся конце света.

Я напряженно размышляла.

Бутылку я почти что приговорила. Но это не мешало мне думать, даже наоборот — мысль стала более резкой и ясной. Я уже почти составила план действий — оставалось уточнить кое-какие детали. Распечатала новую пачку сигарет, но закурить не успела. Запиликал звонок телефона. Я сняла трубку.

— Это я, Оля, — послышался голос Сережи. — Как ты?

— Все олл"райт, босс, — ответила я.

Он помолчал.

— Правда, все нормально, Сережа, — сказала я.

— Что-нибудь-нужно?

— Нет.

— Если ты вдруг, не дай Бог почувствуешь себя хуже… Ну, что-то будет не так… Ты звони. В любое время суток. Хорошо?

— Хорошо.

— Ты знаешь, что я приеду, как только ты скажешь… Ты меня слышишь, Оля?

Я почувствовала, что сейчас разревусь. Я кусала губы, словно героиня жуткой латиноамериканской мыльной оперы и ощущала себя точь в точь такой же — то есть полной и непроходимой сентиментальной дурой. И очень-очень одинокой почти что тридцатилетней бабой.

Он сказал негромко:

— Все будет хорошо, Оля… Вот увидишь, — все будут хорошо. Ты меня слышишь?

— Конечно. Спокойной ночи.

Я брякнула трубку на стол. Допила остатки конька из рюмки, встала и меня ощутимо повело в сторону.

— Ого! — восхитилась я. — Хэллоу, мистер кайф!..

Я цапнула будильник с полки. Непослушными пальцами поставила его на восемь часов утра.

Я уже знала, что я завтра буду делать.

Утро было такое же унылое и хмурое, как вчера. Дождь мелко барабанил по оконному стеклу.

Свое старое тренировочное кимоно и макивару и я с трудом нашла на антресолях в коридоре — в том месте, куда я их засунула года полтора назад, когда бросила тренировки. И бросила я их, честно говоря, не из-за хронической нехватки времени, а скорее просто из-за лени-матушки. Теперь я решила слегка припомнить подзабытое. Хотя в глубине души я надеялась, что эти навыки мне не пригодится.

Натянув кимоно, я отжималась на кулаках от пола, считая вслух:

— Пятнадцать… шестнадцать… семнадцать…

Капли пота падали со лба и кончика носа на паркет.

На двадцатом отжимании я заставила себя не просто встать, а вскочить — именно так, как меня учили. Сделала упражнение для восстановления дыхания.

Подошла к макиваре, повешенной на глухую стену кабинета, встала в боевую стойку и начала, ритмично выдыхая воздух, наносить по ней удары. Каждый удар отдавался болью в костяшках кулаков, но я продолжала по ней лупить, что было силы. Это было хорошо, потому что я не думала ни о чем, кроме того, как правильно ударить. Неважно кого — лишь бы точно и сильно.

Спустя пол-часа я закончила, содрала с себя мокрое от пота кимоно и прошлепала в ванную.

Я только и успела, что включить воду, как услышала звонок телефона. Чертыхнувшись, я вылезла из ванной и побежала в комнату, оставляя на паркете мокрые следы. Схватила трубку и сказала, слегка задыхаясь:

— Я слушаю.

— Можно Ольгу Матвеевну Драгомирову? — послышался незнакомый мужской голос.

Я насторожилась.

— А кто это? — поинтересовалась я.

— Это говорит старший оперуполномоченный уголовного розыска. Моя фамилия Дементьев. Так можно Ольгу Матвеевну?