Неистовая принцесса - Шеннон Дрейк

Затем он стал целовать ее в губы.

И когда рыдания Фаллон утихли, ее губы приоткрылись. Он уже не боялся, что может не сдержать обжигающего желания. Она ответила на его поцелуй нежно и горячо. Он почувствовал, что в ней зарождается страстная буря, как тогда, когда он впервые обнял ее в Нормандии. Желание набирало силу, овладевало ими обоими, расцветало, словно цветы летом, пьянило и увлекало.

Фаллон трепетала и словно плавилась от его прикосновений. Казалось, даже воздух вокруг потрескивал от молнии, как если бы летняя роза прошумела совсем рядом. Она тихонько заплакала и внезапно обвила руками. шею Аларика. Он подразнил ее губы кончиком языка, исцеловал ее подбородок и щеки и наконец скользнул языком в ее рот, приглашая ее язык для игры.

Он так давно мечтал о ней! Он всегда сдерживал себя! Он не мог сейчас думать о сражениях и войне. Он не вспоминал о Фальстафе или Гарольде. Не было ничего, кроме сладостного аромата и пьянящего поцелуя, от которого можно сойти с ума.

Он ласкал ее с величайшей нежностью и в то же время с безрассудной решимостью. Он целовал ее шею, гладил и ласкал вздрагивающие полушария грудей. Его рука дорвала и отбросила тонкую материю, и его взору открылась вся красота обнаженного девичьего тела.

На смену его ласкающей руке приходили губы, он взял в рот розовую горошину соска и не выпускал ее, хотя Фаллон дышала хрипло и прерывисто. Он почувствовал, что она обняла его за плечи. Теперь он не отступит. Он возьмет ее, ибо знает, что она хочет этого.

Он не помнил, что он шептал. Его рот снова встречался с ее губами, в то время как его рука затеяла игру между девичьих ног. Он встал на колени и потом опустился на женское тело. Фаллон издала тихий стон, но это не обеспокоило Аларика, поскольку в течение всего того времени, пока он пил нектар ее губ, она не протестовала и не вырывалась, и чувствовалось, что она в плену его ласки, а не силы. Глаза ее были закрыты, лицо бледно и при слабом золотистом свете свечей так прекрасно, что казалось почти неземным. Она не сопротивлялась. Но даже если бы она и стала сопротивляться, это было бы сопротивлением прежде всего себе. В ней пылало такое пламя и такое желание, что Аларик понимал: ее время настало.

Он целовал ее, поглаживая бедра, целовал, продолжая возиться со своей одеждой. Он целовал ее и тогда, когда его плоть, набухшая от желания интимно коснулась нежной девичьей плоти.

Поцелуем он пресек ее крик, когда осторожно вводил в нее, взламывая барьер невинности и тем самым заявляя вечное свое право на эту девушку. Бушевавший в нем огонь требовал энергичных действий, но он обуздал свой порыв, ибо намеревался привести ее к цели одновременно с собой, чтобы не оставить в ней сомнений относительно того, что пожар страсти полыхал в них обоих.

Внезапно она зашевелилась, попыталась отнять свои губы и освободиться от его тела. Он поймал ее руки и принудил их успокоиться, переплетя свои пальцы с ее пальцами. Их взгляды встретились, он увидел в глазах Фаллон слезы.

— Аларик… ты делаешь мне больно…

— Больше не будет больно, — пообещал он и нагнулся, ловя ее губы своим ртом. Она попыталась уклониться, но он все же нашел ее губы и целовал до тех пор, пока она не почувствовала, что ей нечем дышать.

Затем он осторожно возобновил движение и, постепенно ускоряя его, дал наконец волю своему дикому сжигающему желанию. Он двигался в ней, и по мере того, как страсть его достигала новых сладостных высот, чувствовал, что она выгибается ему навстречу и отвечает на каждый его толчок. Она впилась в него ногтями, и он, улыбаясь, приподнялся, чтобы заглянуть ей в глаза. Они были закрыты, зато влажные губы слегка приоткрылись. Но вот она открыла глаза и встретила его взгляд. Они некоторое время смотрели в глаза друг другу. Фаллон вдруг вскрикнула, словно испугавшись чего-то, но он, смеясь, снова заключил ее в объятия и ускорил свой бег к цели, нежно целуя ей губы, шею и поочередно то одну, то другую грудь.

Фаллон со стоном рванулась ему навстречу.

Аларик напрягся, стремясь продлить наслаждение. Он сделал заключительный рывок и замер, чувствуя, как волны освобождения сотрясают его тело И горячая влага, покидая его, уходит в глубину девичьего лона.

Из уст Фаллон вырвались проклятия. Она ругалась яростней, чем когда-либо раньше. Она снова стала бить его кулачками в грудь, и он, защищаясь, поймал и сжал их. Пока она билась и извивалась; он в душе поносил себя самыми последними словами. Он был глупцом. Ему не следовало так испытывать себя. Его влекло к ней с их первого поцелуя в Руане, когда она заскочила в его комнату и оказалась в его объятиях.

Ему следовало проявить сдержанность, не демонстрировать сочувствия и нежности, ибо он не мог ей предложить ничего, что могло принести ей утешение. Он не сумел устоять против нее. Она не должна знать, какую власть имеет над ним, ибо может воспользоваться этим в своих целях; она должна понять, что все изменилось и что Вильгельм в случае необходимости заставит замолчать ее и любого члена ее семьи.

Поток ее слов сменился рыданиями. Он сел рядом с ней и с жесткой улыбкой сказал:

— Ведь мы оба понимали, что происходит. Разве не так, Фаллон?

Она взглянула на него, и он увидел, что ее глаза вновь наполняются слезами. Затем в этих нежно-голубых глубинах сверкнула синим пламенем ненависть, и ее рука метнулась к его лицу. Закусив губу, он схватил ее пальцы и, глядя ей в глаза, произнес:

— Благодарю вас, миледи, за весьма приятный вечер.

— Ублюдок! — прошипела она, и единственная слезинка скатилась по ее щеке.

Он дотронулся до щеки и сказал шепотом:

— Ты не сопротивлялась, Фаллон.

Она затрясла головой, в ее глазах читалось смятение.

— Я ненавижу тебя, Аларик!

— Ты отдалась мне добровольно. Ты подставляла губы и обнимала меня…

— Ненавижу тебя! — повторила она шепотом.

— Ты можешь говорить все, что угодно, Фаллон. Я норманн, и я не стал церемониться. Страна будет изнасилована, и ты можешь тешиться тем, что разделила ее судьбу. Фальстаф не стал бы насиловать, Фаллон. Я не столь заворожен тобой. Я знаю, на что ты способна, и поэтому настороже. Видит Бог, я и сам едва не погиб от одной из твоих ведьминых штучек.

Он замолчал, потому что ему хотелось сейчас лишь одного — снова поцеловать ее, чтобы облегчить боль, которую он ей причинил. Конечно, страдание ее усугублялось тем, что красоту и радость свершившегося по иронии судьбы она должна была открыть для себя с помощью врага. Он отпустил руки Фаллон и решился снова погладить ее. Он встал и, одеваясь, улыбнулся сдержанной, напряженной улыбкой.

— Помни, Фаллон, по английским законам ты моя. Моя собственность… Моя рабыня.

— Я не преступница, которую можно судить или продавать!

— Как же, миледи, именно преступница! Ты покушалась на убийство, а возможно, и совершила его. Я могу лишиться услуг Фальстафа. А они для меня более ценны, чем твои, как бы приятны они ни были.