Моя жена, ее любовники и жертвы - Яна Розова

И памятник социализму был установлен одной ноябрьской ночью – как раз к праздничку.

Это был огромного размера кухонный совок, отлитый из чугуна известным гродинским мастером-литейщиком. Эскизы к скульптуре подготовил сам Бешеный Боб.

Постамент для «Совка» был привезен со свалки, куда не так давно определили бюст Дзержинского. Эта деталь значительно усиливала гуманистический подтекст Борькиного перформанса.

Утром седьмого ноября великолепный, огромный, тускло отражавший мрачное осеннее солнце совок увидел глава городской администрации, а также все сотрудники мэрии, следственного комитета и других властных структур.

Памятник с самого раннего утра окружали журналисты и друзья Боба, как называл их Андрей, «бохэма». Начался несанкционированный митинг, а когда приехала милиция – митинг перерос в большой скандал, перетекший в драку с ОМОНом. За свой «Совок» Борька дрался как лев. Он даже сломал пястную кость на правой руке, после чего она срослась неправильно, и на память о тех событиях у Бешеного Боба осталась странно перекошенное запястье.

Менты таки Боба свинтили, отвезли в СИЗО, а после он был судим за целый перечень административных и уголовных нарушений. Тут и подоспел Андрей со своим адвокатом, благодаря длинному языку которого Борька получил два года условно – и все!

…Тем временем джип вырвался из последнего автомобильного затора на объездную и повез троих друзей за город на всех парах.

Новая Андрюхина дача, куда Андрей привез друзей, была расположена в чудесном месте. Борька даже пожалел, что не взял с собой карандаш и альбом, и это притом, что пейзажей он принципиально не писал уже много лет! Но эти огромные тополя, чьи темные стволы и зеленые шелестящие кроны отражались в дрожащей воде полноводного весной пруда, ивы, свесившие свои зеленые ветви в зеркальную темную воду, камыши, глубокое небо – хотелось переносить на бумагу до тех пор, пока в рисованных листьях не начался бы процесс фотосинтеза.

Выбравшись из джипа, Боб потянулся, глубоко вдохнул влажный воздух с привкусом трясины, мокрой земли и свежей зелени. Впервые за последние несколько дней он ощутил, что жизнь стоит усилий – потеря бизнеса оказалась болезненным ударом для самолюбия.

– Хорошо? – спросил его Андрей. Он тоже потянулся, забавно покрутил шарообразной головой на толстой шее, развел руки: – Вот, милости прошу! Давайте-ка в домик заглянем, я там год не был.

Странно насупившийся Мишка оглядел берег.

– Я удочки забыл, – сообщил он. – Прикормку взял, а удочки забыл.

– Да ничего, – успокоил его Андрей. – Я купил все, что надо.

– Рыба-то есть?

– А я знаю? – Андрей направился к неказистой постройке, стоявшей метрах в десяти от берега. – Но вообще-то я год назад сюда мальков привозил. Карасиков, кажется. Не знаю, выжили они или все давно подохли.

Дом, когда-то весьма симпатичный, окруженный деревянной резной верандой, был заброшен, что Борьке тоже понравилось. Снова захотелось рисовать. Он бы с огромным удовольствием сделал акварельку: покосившийся деревянный заборчик, когда-то кокетливо покрашенный в желтый цвет, а за ним, окруженный зарослями роскошного бурьяна, такой же облезлый, как и забор, домик с шиферной крышей.

Андрей в это время уже отпер покосившуюся дверь домика, вошел внутрь. Мишка последовал за ним. Через минуту оба торопливо вышли.

– Костер на улице разведем, – предложил Мишка и брезгливо добавил: – В домике мышами воняет, сыро, противно.

Кивнув ему, Андрей стал доставать из машины свои снасти.

– Мишка, смотри, чего я накупил к нашей рыбалке!

Мишка подошел к нему, оба стали разглядывать и обсуждать снасти. Андрей больше хвастался, а Мишка недовольно комментировал, что все не то, и жаловался на память.

– Ты, блин, знаешь, сколько эта палка стоит? – потряс Андрей ядовито-желтой телескопической удочкой перед Мишкиным носом.

– Какой в ней толк? – пожал плечами Мишка. – Эта удочка для профессионального рыбака, спортсмена, что ли… А ты с этим телескопом только запаришься!

Обозвав друга идиотом, Андрей, словно коробейник, стал доставать из багажника джипа новые рыбацкие ништяки: кейс для крючков и приманок, какие-то невозможно удобные и правильные ножички, иголочки для распутывания лески, мотки этой самой лески в таком количестве, будто он собрался выудить рыбу из всего Мирового океана. Напоследок он извлек специальные перчатки, напоминающие перчатки велосипедистов – без пальцев, но с кожаной ладонью, чтобы скользкая холодная Золотая рыбка не могла выскочить из рук Старика.

Борька поглядел на это добро, а потом зашел за домик – отлить. Когда-то за домиком был огород, наверное, соток в десять. У Борькиной бабки в деревне был примерно такой участок под картошку, и Борька хорошо запомнил его размеры: одну борозду копать сорок минут, а на участке их тридцать. Он работал на бабкином огороде вовсе не потому, что семья голодала. А просто отец считал, что физический труд его недоумку пойдет на пользу. И вот на том самом огороде Борька навеки разлюбил работу на земле.

Дальше рос махонький лесок, сквозь который легко проникал любопытный взгляд, а за леском угадывался дачный кооператив. В общем и целом Андреев прудик не казался местом паломничества рыбаков и простых отдыхающих.

Поглазев по сторонам еще немного, Боб вернулся к друзьям.

Андрей суетился на веранде. Он уже успел достать кегу пива, само собой, самого дорогого сорта, какой можно было найти в буржуинском, разорительном для простого смертного супермаркете «КУБ». А также всякую гастрономически соблазнительную снедь: темно-красные и коричневые с желтоватыми глазками нарезки колбасы, белого, желтого и пятнистого сыра, несколько банок оливок, какие-то мудреные майонезные салаты, от одного вида которых Боб брезгливо скривился. Однажды он отравился таким салатом и с тех пор больше никогда в рот не брал это омерзительное месиво.

Мишка возился с удочками. Борька подошел к нему и присел рядом на корточки.

– Когда удить начнем? – поинтересовался он.

Мишка скосил на него глаза.

– Да хоть сейчас. Хочешь?

– Не-а, – хмыкнул Борька. – Я выпить хочу.

– А на фиг спрашиваешь?

– Беседу светскую поддерживаю.

Мишка глянул на него неодобрительно, но вдруг странно хихикнул.

– Ну, чего вы там? – Андрей звал их с веранды, покачивая в вытянутой руке бокал пива. – Мы пьем или расходимся?

Ни Борька, ни Мишка, ни сам Андрей уже не помнили, откуда это повелось: «Мы пьем или расходимся?», выражение было атавизмом какого-то анекдота, выполняющим роль гонга к пьянке. Мишка отложил удочку, двое друзей синхронно выпрямились и направились к третьему.

Когда Маринка окончила художественное училище и ей исполнилось двадцать один год, она начала понимать, что смерть ее родителей была не просто одноразовым горем, а долговременным, постепенно развивающимся несчастьем, которое, как какой-нибудь редкий цветок, распускается раз в несколько лет, в момент стечения подходящих обстоятельств.