Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев

рядом с собой Большой Жанно, как звали Пущина лицеисты, хотел видеть своего друга, но:

— Первая моя мысль была — открыться Пушкину: он всегда согласно со мною мыслил о деле общем, по-своему проповедовал в нашем смысле — и изустно и письменно, стихами и прозой. Не знаю, к счастью ли его или несчастью, он не был тогда в Петербурге, а то не ручаюсь, что в первых порывах, по исключительной дружбе моей к нему, я, может быть, увлёк бы его с собою. Впоследствии, когда думалось мне исполнить эту мысль, я уже не решался вверить ему тайну, не мне одному принадлежавшую, где малейшая неосторожность могла быть пагубна всему делу. Подвижность пылкого его нрава, сближение с людьми ненадёжными пугали меня.

После окончания лицея редкие встречи случались у общих знакомых — чаще всего у Дельвига и братьев Тургеневых. Затем их разлучила ссылка поэта.

«Лицейской жизни милый брат»

Царскосельский лицей предназначался для отпрысков именитого дворянства. У матери Вильгельма Кюхельбекера были надёжные «зацепки», чтобы устроить сына: её дочь Юстина Карловна Глинка была замужем за кавалером Григорием Андреевичем. Он преподавал великим князьям Николаю и Михаилу Павловичам и читал лекции императрице Елизавете Алексеевне. Не дремал и генерал М. Б. Барклай де Толли, приходившийся родственникам Глинкам. Словом, устроили долговязую дитятю.

В. К. Кюхельбекер (1797–1846) родился в семье саксонского дворянина. Неуклюжий, вечно занятый своими мыслями, рассеянный и крайне обидчивый, на первых порах он был объектом насмешек и издевательств сокурсников. Но постепенно «урод присовершенный» покорил многих своим добродушием, любовью к справедливости и прекрасным знанием литературы, истории и философии. На этой почве он сблизился с Пушкиным, хотя первые литературные опыты Кюхельбекера, ориентированные на архаические образцы, он воспринимал иронически:

Внук Тредьяковского Клит гекзаметром

песенки пишет,

Противу ямба, хорея злобой ужасною дышит;

Мера простая сия всё портит, по мнению Клита,

Смысл затмевает стихов и жар охлаждает пиита.

Спорить о том я не смею, пусть он безвинных поносит,

Ямб охладил рифмача, гекзаметры ж он заморозит.

(1813)

Тем не менее своё первое опубликованное стихотворение «К другу стихотворцу» (1814) Александр адресовал Кюхле, как прозвали лицеисты Вильгельма. Но в тот же год написал на приятеля две сатиры:

Вот Виля — он любовью дышит,

Он песни пишет зло,

Как Геркулес сатиры пишет,

Влюблён, как Буало (1, 294).

* * *

Покойник Клит в раю не будет:

Творил он тяжкие грехи.

Пусть бог дела его забудет,

Как свет забыл его стихи! (1, 298)

Пушкин называл Вильгельма «живым лексиконом и вдохновенным комментатором» и говорил, что много почерпнул из совместных с ним чтений. В 1815 году благодаря Кюхле познакомился с только что вышедшими «Письмами русского офицера» Ф. Н. Глинки, имевшими шумный успех. Фёдор Николаевич был родственником Вильгельма и несколько раз навещал его в лицее.

4 мая 1815 года Ивану Пущину исполнилось семнадцать лет. Это событие друзья впервые отметили со спиртным. В стихотворении «Пирующие студенты» Александр назвал всех участников застолья, о Кюхельбекере упомянул в заключительной строфе:

Но что?.. Я вижу все вдвоём;

Двоится штоф с араком;

Вся комната пошла кругом,

Покрылись очи мраком…

Где вы, товарищи? где я?

Скажите, Вакха ради…

Вы дремлете, мои друзья,

Склонившись на тетради…

Писатель за свои грехи!

Ты с виду всех трезвее,

Вильгельм, прочти свои стихи,

Чтоб мне заснуть скорее. (1, 67)

Вильгельм был непоколебим в принципах добра, справедливости, самоотвержения в любви и дружбе. Он вёл рукописный «Словарь», в который выписывал понравившиеся ему высказывания авторов прочитанных книг. Под заголовком «Рабство» он поместил, например, следующее рассуждение: «Несчастный народ, находящийся под ярмом деспотизма, должен помнить, если хочет расторгнуть узы свои, что тирания похожа на петлю, которая суживается от сопротивления. Нет середины: или терпи, как держат тебя на верёвке, или борись, но с твёрдым намерением разорвать петлю или удавиться».

В пополнении «Словаря» участвовали и другие лицеисты. В стихотворении «19 октября (1825 год)» упомянул его Пушкин:

Златые дни! Уроки и забавы,

И чёрный стол, и бунты вечеров,

И наш словарь, и плески мирной славы,

И критики лицейских мудрецов! (2, 392)

Дни пребывания в лицее стали «златыми» спустя восемь лет после его окончания («19 октября»), но в период учёбы Пушкин их таковыми не считал. 27 марта 1815 года писал П. А. Вяземскому: «Что сказать вам о нашем уединении? Никогда Лицей не казался мне так несносным, как в нынешнее время. Уверяю вас, что уединенье в самом деле вещь очень глупая…

Правда, время нашего выпуска приближается; остался год ещё. Но целый год ещё плюсов, минусов, прав, налогов, высокого, прекрасного!.. целый год ещё дремать перед кафедрой… это ужасно» (10, 8).

А в альбом Кюхельбекера юный поэт записал:

В последний раз, в сени уединенья,

Моим стихам внимает наш пенат.

Лицейской жизни милый брат,

Делю с тобой последние мгновенья.

Прошли лета соединенья;

Разорван он, наш верный круг.

Прости! Хранимый небом,

Не разлучайся, милый друг,

С свободою и Фебом!

Узнай любовь, неведомую мне,

Любовь надежд, восторгов, упоенья:

И дни твои полётом сновиденья

Да пролетят в счастливой тишине!

Прости! Где б ни был я: в огне ли смертной битвы,

При мирных ли брегах родимого ручья,

Святому братству верен я (1, 269).

После окончания лицея, с сентября 1817 года Кюхельбекер преподавал в Благородном пансионе при Главном педагогическом институте. В нём учился Лёва, младший брат Александра. Посещая его, Пушкин встречался с Вильгельмом. Вместе были на лицейских годовщинах в 1817 и 1818 годах, а в следующем серьёзно поссорились. Причиной размолвки стала эпиграмма Пушкина

За ужином объелся я,

А Яков запер дверь оплошно —

Так было мне, мои друзья,

И кюхельбекерно, и тошно (1, 441).

Вильгельм обиделся и вызвал приятеля на дуэль. Н. А. Маркевич, историк и этнограф, вспоминал: «Они явились на Волково поле и затеяли стреляться в каком-то недостроенном фамильном склепе. Пушкин очень не хотел этой глупой дуэли, но отказаться было нельзя. Дельвиг был секундантом Кюхельбекера, он стоял налево от Кюхельбекера. Когда