Бояться глупо. Сделай свою жизнь приятной оставив всякую тревогу о ней - Гаджи Шабанов

СМОТРЕТЬ ВПЕРЕД

Вопрос, на который я искал ответ, оказался таким простым. Прошло много месяцев после того, как я посмотрел интервью К. Г. Юнга и прочел «Исповедь» Л. Н. Толстого, прежде, чем я ответил себе на мучавший меня вопрос. Хотя в «Исповеди» и в интервью Юнга ответ частично уже был дан, мне еще чего-то не хватало, чтобы удовлетвориться, чтобы мое сознание прояснилось. Я должен был помучаться еще, а информацию, которую я получил, должна была еще хорошенько повариться в моей голове, моему мозгу нужно было связать эти знания, провести параллели между ними и родить собственный ответ для меня. И однажды меня осенило:

«Всё живое движется навстречу неизвестности. В этой неизвестности вся соль, азарт и желание жить в ожидании приключений и больших перемен. Если бы всё стало известно, жизнь перестала бы вдохновлять».

Вот тот отрывок из интервью, взятого у выдающегося исследователя человеческой психики Карла Густава Юнга:

Итервьюер: Вы сказали, что мы должны относиться к смерти, как к цели и что отворачиваться от смерти – это избегать жизни, делая её бесцельной, что вы посоветуете людям, чтобы достичь этого понимания? Многие из них верят, что смерть – это конец.

К. Г. Юнг: Ну, видите ли, я лечил многих стариков и очень интересно наблюдать, как бессознательное относится к идее смерти, что это полный конец всему, оно игнорирует эту идею, жизнь, считает, что будет продолжаться вечно так, что я думаю, что лучше было бы для старых людей продолжать жить, смотреть в завтрашний день, как если бы ему предстояло прожить ещё полвека, вот так было бы жить правильно, но когда человек не смотрит вперёд, а смотрит назад, он затвердевает, он застывает и умирает раньше своего срока, но если он продолжает жить и смотреть вперёд, ожидая впереди большое приключение, тогда он действительно живёт и вот к чему наше бессознательное направляет нас, конечно, очевидно, что всем нам предстоит умереть и это печальный финал всего, но тем не менее, внутри нас есть нечто, не верящее в это, но это психологический факт, не означающий для меня, что он, что-либо доказывает, просто так есть.

В подтверждение наблюдений за бессознательным К. Г. Юнгом, я выбрал отрывок из книги Льва Николаевича Толстого «Исповедь», написанной им после 50 лет, в которой он задаётся вопросом о смысле жизни, о Боге, рассказывает, как мучился от того, что не знал, зачем и ради чего ему жить. В этот период жизни он практически каждый день думал о самоубийстве, либо застрелиться из своего ружья в лесу, либо повеситься у себя дома. В конце этой книги, Л. Н. Толстой описывает сон, с которым ему пришло понимание, как дальше жить, что нужно смотреть вперёд, в будущее. Кому не нравится Толстой или кому и так все понятно, могут пропустить следующий отрывок из «Исповеди». Сон, в котором Толстому пришло озарение:

«Это было написано мною три года тому назад. Теперь, пересматривая эту печатаемую часть и возвращаясь к тому ходу мысли и к тем чувствам, которые были во мне, когда я переживал её, я на днях увидал сон. Сон этот выразил для меня в сжатом образе всё то, что я пережил и описал, и потому думаю, что и для тех, которые поняли меня, описание этого сна освежит, уяснит и соберёт в одно всё то, что так длинно рассказано на этих страницах. Вот этот сон: Вижу я, что лежу на постели. И мне ни хорошо, ни дурно, я лежу на спине. Но я начинаю думать о том, хорошо ли мне лежать; и что-то, мне кажется, неловко ногам: коротко ли, неровно ли, но неловко что-то; я пошевеливаю ногами и вместе с тем начинаю обдумывать, как и на чём я лежу, чего мне до тех пор не приходило в голову. И наблюдая свою постель, я вижу, что лежу на плетёных верёвочных помочах, прикреплённых к бочинам кровати. Ступни мои лежат на одной такой помочи, голени – на другой, ногам неловко. Я почему-то знаю, что помочи эти можно передвигать. И движением ног отталкиваю крайнюю помочу под ногами. Мне кажется, что так будет покойнее. Но я оттолкнул её слишком далеко, хочу захватить её ногами, но с этим движеньем выскальзывает из-под голеней и другая помоча, и ноги мои свешиваются. Я делаю движение всем телом, чтобы справиться, вполне уверенный, что я сейчас устроюсь; но с этим движением выскальзывают и перемещаются подо мной ещё и другие помочи, и я вижу, что дело совсем портится: весь низ моего тела спускается и висит, ноги не достают до земли. Я держусь только верхом спины, и мне становится не только неловко, но отчего-то жутко. Тут только я спрашиваю себя то, чего прежде мне и не приходило в голову. Я спрашиваю себя: где я и на чём я лежу? И начинаю оглядываться и прежде всего гляжу вниз, туда, куда свисло моё тело, и куда, я чувствую, что должен упасть сейчас. Я гляжу вниз и не верю своим глазам. Не то что я на высоте, подобной высоте высочайшей башни или горы, а я на такой высоте, какую я не мог никогда вообразить себе. Я не могу даже разобрать – вижу ли я что-нибудь там, внизу, в той бездонной пропасти, над которой я вишу и куда меня тянет. Сердце сжимается, и я испытываю ужас. Смотреть туда ужасно. Если я буду смотреть туда, я чувствую, что я сейчас соскользну с последних помочей и погибну. Я не смотрю, но не смотреть ещё хуже, потому что я думаю о том, что будет со мной сейчас, когда я сорвусь с последних помочей. И я чувствую, что от ужаса я теряю последнюю державу и медленно скольжу по спине ниже и ниже. Ещё мгновенье, и я оторвусь. И тогда приходит мне мысль: не может это быть правда. Это сон. Проснись. Я пытаюсь проснуться и не могу. Что же делать, что же делать? – спрашиваю я себя и взглядываю вверх. Вверху тоже бездна. Я смотрю в эту бездну нёба и стараюсь забыть о бездне внизу, и, действительно, я забываю. Бесконечность внизу отталкивает и ужасает меня; бесконечность вверху притягивает и утверждает меня. Я так же вишу на последних, не выскочивших ещё из-под меня помочах над пропастью; я знаю, что я вишу, но я смотрю только вверх, и страх мой проходит. Как это бывает во сне, какой-то голос говорит: «Заметь это, это оно!» и я гляжу всё дальше и дальше в бесконечность вверху и чувствую, что я успокаиваюсь, помню всё, что было, и вспоминаю, как это всё случилось: как я шевелил ногами, как я повис, как я ужаснулся и как спасся от ужаса тем, что стал глядеть вверх. И я спрашиваю себя: ну, а теперь что же, я вишу всё так же? И я не столько оглядываюсь, сколько всем телом своим испытываю ту точку опоры, на которой я держусь. И вижу, что я уж не вишу и не падаю, а держусь крепко. Я спрашиваю себя, как я держусь, ощупываюсь, оглядываюсь и вижу, что подо мной, под серединой моего тела, одна помоча, и что, глядя вверх, я лежу на ней в самом устойчивом равновесии, что она одна и держала прежде. И тут, как это бывает во сне, мне представляется тот механизм, посредством которого я держусь, очень естественным, понятным и несомненным, несмотря на то, что наяву этот механизм не имеет никакого смысла. Я во сне даже удивляюсь, как я не понимал этого раньше. Оказывается, что в головах у меня стоит столб, и твёрдость этого столба не подлежит никакому сомнению, несмотря на то, что стоять этому тонкому столбу не на чем. Потом от столба проведена петля как-то очень хитро и вместе просто, и если лежишь на этой петле серединой тела и смотришь вверх, то даже и вопроса не может быть о падении. Всё это мне было ясно, и я был рад и спокоен. И как будто кто-то мне говорит: смотри же, запомни. И я проснулся».