Без пощады - Саймон Керник

Болт посмотрел на часы. Без пяти пять. Мо скоро должен подъехать. Сейчас он повторно опрашивал горничную покойного, которая проживала в Фэлтхэме. Вчера та была слишком взволнованна, поэтому требовалось кое-что уточнить, и в первую очередь — с кем в последнее время общался судья. Мо предположил, что покойный был гомосексуалистом, однако Болт посоветовал ему не особенно увлекаться этой теорией при допросе. Горничная, ревностная католичка, могла счесть оскорблением любые попытки измарать светлую память хозяина подобной «клеветой».

Он отложил протокол и откинулся на спинку стула, потягивая кофе из чашки. В складе за окном, строении величиной с добрый ангар, хранились тысячи галлонов растительного масла. Интересно, что с ним станется в случае пожара? Иногда фантазия Болта разыгрывалась, и ему виделось, как весь этот безрадостный район исчезает в пламени и зловонном дыме. Тогда его группа смогла бы подыскать себе обиталище поприличнее… и поближе к центру.

Помещение, в котором сидел Болт, глаз не радовало — слишком много столов втиснули в относительно малую площадь. Выцветшие стены из ДСП и прочая отделка также нагоняли тоску. Однако было здесь нечто, что отчасти компенсировало недостатки: совершенно изумительный плазменный телевизор с диагональю тридцать шесть дюймов, установленный на одной из стен. Болт в жизни не видел картинки четче. В тот момент телевизору выпала честь демонстрировать мучительно скучный футбольный матч между командой Англии и сборной какой-то страны, о которой Болт даже и не слышал. Шел уже второй тайм, но счет так и не сдвинулся с 0:0.

С телевизором была связана интересная история — куда интереснее, чем этот товарищеский матч. Когда-то он принадлежал очаровательному пожилому джентльмену по имени Генри Пью. В одну зимнюю ночь, пару лет назад, тот расчленил свою жену Риту на шесть компактных частей. Руки и ноги закинул на Хайгейтское кладбище (недалеко от могилы Карла Маркса), туловище сбросил в канал близ пересечения Аппер-стрит и Сити-роуд, а голову — что было верхом безрассудства — упокоил на детской площадке в Стоук-Ньюингтоне. Когда Пью арестовали, он тут же признал себя виновным и оставил адвокату инструкции, согласно которым все нажитое им имущество отходило в собственность его сестры. Та не замедлила устроить жутковатую распродажу, на которую выставила, помимо прочего, набор японских ножей (одного, послужившего орудием убийства, не хватало) и ультрасовременный плазменный телевизор, купленный Пью незадолго до убийства. Он предположительно и послужил причиной роковой ссоры. Детектив-констебль Мэтт Тернер, который хорошую покупку чуял за милю, выторговал телевизор за двести фунтов — почти даром, если учесть, что ножи ушли за все пятьсот и после ожесточенной борьбы между собирателями таких вот мрачных сувениров.

Впервые за этот час ожил мобильник. Звонил Мо.

— Ты где? — спросил Болт.

— Буду через десять минут.

— А на часы ты вообще смотришь? Встреча назначена на половину шестого, и я очень хочу застать этого человека на месте. Знаешь, какого труда стоило его уговорить?

С адвокатом покойного проблемы начались сразу же: он уже дважды переносил встречу, ссылаясь на какие-то текущие дела, пока Болт не пригрозил ему арестом за создание помех следствию.

— Босс, если честно, причин для спешки уже нет, — ответил Мо.

— Это почему?

— Джек Келли никуда от нас не денется. Он умер. Причем тот, кто помог ему умереть, попытался все обставить как самоубийство.

Болт выругался. Ситуация в корне изменилась.

— Есть и положительная сторона, босс, — заметил Мо. — Уж теперь-то мы его точно застанем дома.

Меня повезли в больницу, в Колиндейл. Копы — молодой белый и темнокожий, еще моложе, — не пожелали сообщать, кого же я, по их мнению, убил. Более того, меня держали в наручниках, несмотря на кровотечение, и не разрешили позвонить Кэйти. Вытряхнув мои карманы, полицейские положили их содержимое в прозрачный пластиковый пакет для улик и убрали его в бардачок.

— Да ведь пропала моя жена! — сказал я с чувством, поражаясь такому безразличию с их стороны. — Ее зовут Кэйти, то есть Кэтрин. Кэтрин Мерон. Ради нее я и приезжал в университет. Вы можете хотя бы подтвердить, что с ней все хорошо? Пожалуйста!

— На данный момент мы не вправе что-либо подтверждать или отрицать, сэр, — откликнулся водитель.

— Кроме того, что вы под арестом, — очень кстати поправил его напарник.

Никакие доводы на них не действовали. Мне лишь вежливо посоветовали дождаться допроса. Чернокожий связался с участком и передал диспетчеру, что задержал подозреваемого в университетском убийстве. Описал он меня так: белый, пол мужской, имя, согласно изъятым документам, Томас Дэвид Мерон; возраст тридцать пять лет, волосы каштановые, глаза голубые, рост примерно пять футов десять дюймов.

— Я никого не убивал! — обратился я к водителю. — В библиотеке на меня напал человек с ножом. Он меня и ранил. Моя жена тоже могла пострадать! Скажите хотя бы, убили мужчину или женщину?

— В данный момент я не вправе сообщать вам такую информацию, — ответил полисмен.

— Но убийца по-прежнему на свободе! — упирался я. — Вы его ищете?

— Мы рассматриваем все варианты, сэр, не беспокойтесь.

В ответ я сказал, что не могу не беспокоиться. Моя жена пропала, и я желаю знать, что с ней.

Ноль внимания.

В больнице мы провели примерно двадцать минут. Меня без очереди провели в травмпункт — маленькую комнату без окон, насквозь пропахшую антисептиками. Врач, совсем молодой парень, зашил и перевязал мои раны. Вот теперь они болели по-настоящему. Порез на щеке ужасно пульсировал. И думать страшно было, на что похоже мое лицо. Как многие мужчины, я не лишен тщеславия. Хотя до эталона красоты мне далеко, все же мне не раз приходилось слышать комплименты насчет приятной внешности, и с противоположным полом дела обстояли неплохо. Мысль, что теперь я изуродован на всю жизнь, пугала… впрочем, не она одна.

Доктор сделал мне перевязку и дал таблетки от боли. В его взгляде я уловил неприязнь и тревогу. С одной стороны, мне требовалась врачебная помощь, с другой — меня подозревали в убийстве.

— Я никого не убивал! — вырвалось у меня. — И ни в чем не виноват.

Оригинальной такую реплику не назовешь; думаю, врач, как и полисмены, слышал ее уже сотни раз. Он ничего не ответил, только сказал белому копу, что мое состояние теперь удовлетворительное и меня можно допрашивать.

Черный снова защелкнул на мне браслеты и взял за руку, задев при этом предплечье. От боли меня передернуло, и он извинился.

— У вас есть зеркало? Я хотел бы посмотреть, что с моим лицом, — обратился я к доктору.

И тут же пожалел о своих словах. Вышло так, будто меня больше заботили собственные болячки, чем Кэйти, а это было неправдой. Но что делать… Врач сухо кивнул, взял со стола круглое зеркальце и поднес к моему лицу.