За пять минут до - Николай Бахрошин

И зачем я здесь? Риторический вопрос, конечно.

Скоро джип притормозил на одной из улиц, возле старого трехэтажного здания с подтеками на фасаде. На одном из подъездов я заметил красную вывеску нотариата.

– Марксистская, 6, – объявила Ева. – По навигатору мы на месте.

– По визуальному наблюдению тоже, – подтвердил я. Взялся за свой рюкзачок.

С ребятами я попрощался за руку, с Евой церемонно раскланялся. Этакая вежливость случайных попутчиков: «Спасибо-пожалуйста… Всегда рады… Приятно было познакомиться… Еще увидимся, можно надеяться… Большое спасибо, что подвезли…»

Вообще-то, я до последнего думал, что они не уедут. Не может быть, чтобы все так просто – подвезли, высадили, помахали ручками на прощанье. Нет, я могу допустить, что солнце – фара корабля пришельцев, что динозавры не вымерли, а спят подо льдом за полярным кругом, что Сталин – снежный человек, встреченный Лениным в сибирской ссылке и сгоряча распропагандированный в марксизм, но в то, что эта лихая троица ко всему происходящему не причастна – нет, не верилось… Поэтому, когда синий джип газанул и быстро скрылся за перекрестком, я был, мягко говоря, удивлен. Ладно, не все сразу…

Закинув рюкзачок на плечо, я отправился знакомиться с голосистым нотариусом. С Максимом Евгеньевичем Храповым, если не путаю.

Скальск, двадцать лет назад

В свои семнадцать лет он еще никогда не убивал людей, но догадывался, что это будет не сложно. Топор опускается на объект с достаточной силой и скоростью – чистая механика, физика для восьмого класса. По которой, помнится, он не слишком-то успевал, хотя на годовую пятерку все-таки вытянул. «Ставлю тебе условно, Север, – сказала тогда физичка. – Только потому, что ты – это ты».

Да, он – это он. Даже бестолковая Чекушка, училка Чекалина, задерганная жизнью без мужика с двумя детьми, понимала, что он особенный. Интуитивно чувствовала могучую пульсацию его Дара.

Простая механика убийства… Дар призывает. Требует действий. Именно так он растет, развивается, становится неодолимой силой, тайфуном, способным перетряхнуть все это затхлое окружающее!

Раздеваясь до плавок на берегу Ухры, Север чутко вслушивался в шорохи-шепоты светлой июньской ночи. Нет, никого вокруг. Да и откуда? Вокруг лишь непролазный кустарник, осока и хлюпающие под ногами кочки. Еще комары, сволочи, жрут, как с цепи сорвавшись… Зато напротив, на другом берегу – коттеджный поселок скальской верхушки. Фигурные лесенки с лакированными перилами, узорчатая плитка дорожек, ухоженный пляж из насыпного песка. Вокруг аккуратных причалов с пестрыми флагами покачиваются на мелкой речной волне катера и водные мотоциклы. Жизнь как с картинки. Только комары, заразы, и там жрут, усмехнулся он. Июнь, их законный месяц…

Север вдруг вспомнил, как когда-то, совсем мальцом, убил из рогатки кошку. Не хотел убивать, но тварь пушистая сама напросилась, истошно мявкая на высокой ветке березы. А рогатка новая, только что сделанная, резина поет, когда натягиваешь. И в руке не случайный корявый камень, стальной подшипник – увесистый, до блеска отполированный, обещающий замечательную точность выстрела.

Попал – хвостатая даже не пискнула. Рухнула с ветки, вытянулась безжизненно и осталась валяться среди корней выброшенным воротником старой шубы. Убить легко! – это он тогда понял. И запомнил, как сам потом удивлялся нерациональности своего поступка. Зачем? Минутное удовольствие, а если бы кто увидел и настучал, огреб бы по полной. Кошка была завхоза, этот одинокий старпер с нее пылинки сдувал. Вредный дед, вспоминал бы потом годами.

Сколько тогда исполнилось Северу? Немного, лет шесть-семь, не больше. А он уже был умным. Понимал, что такое рациональность, противостояние, антагонизм и еще многое не простое, для взрослых. Он вообще рано начал читать, быстро перейдя от азбучных мишек-зайчиков к толстым, серьезным книгам. Директор их детдома Сан Фёдыч выделял его ум. Даже сказал как-то, пришлепывая сиреневыми губами сердечника: «Странный ты парень, Север, честно тебе скажу. Не простой, нет… Думаю, выйдет из тебя или великий человек, или же редкостная сволочь…» Подумал при этом: «А может, то и другое вместе, так часто бывает – когда вместе…»

Тоже осталось в памяти. И слова, и мысли директора. Эту свою особенность – слышать мысли других людей – он к тому времени уже осознал. Перестал удивляться, почему остальные не ощущают того, что прячется за завесой слов. Влиять на чужие мысли – нет, не научился еще. Подталкивать их в нужном для себя направлении, бить по ним собственными желаниями, как бьют кием по бильярдным шарам, – это умение пришло позднее, с появлением первых волосков ниже живота и влечения к женщинам.

Дар в развитии! Свидетельство его избранности, прозрение одного среди миллиардов слепцов!

Обычным людишкам этого не понять, не дано, еще мальчишкой уяснил Север. Им, в сущности, ничего не дано, кроме примитивных желаний, скотских удовольствий и потребности подчиняться сильным. Пусть они, обычные, подозревают, чувствуют рядом с собой существование другой, высшей силы, пусть защищаются от нее, придумывая себе добрых божков, пусть бьют поклоны и палят свечи перед раскрашенными деревяшками, – правды им все равно не узнать. Не уложится в их куриных мозгах, что та Сила, которую они называют Богом, и та, которую, вздрагивая, зовут дьяволом – суть одно. Две стороны медали, два лика одной, беспощадной и неумолимой Силы. Только так можно объяснить всю путаную, кровавую историю человечества – для высшей Силы нет разницы между добром и злом. Не чувствует она этой разницы, как человек не чувствует разницы между правым и левым глазом.

Знание избранных! Оно спустилось к нему внезапно, как озарение. Просто проснулся среди ночи в детдомовской спальне, полежал, послушал сонное бормотание пацанов и вдруг отчетливо понял – можно все, если ты служишь Силе! Если ты выбран ею, если у тебя хватает решимости на это все!..

Сколько ему тогда исполнилось? Тоже немного, одиннадцать-двенадцать, не больше. А он уже был не просто умным, он начал становиться великим.

Можно все! Как легко и просто стало с этой опьяняющей мыслью… Это пусть серая булькающая масса людишек придумывает себе правила, пишет законы, успокаивается моралью и рассуждает о совести. Их жизни ничуть не дороже той кошки, оставшейся в копилке воспоминаний великого человека. Кошка, по крайней мере, ему не мешала. Вот приемные родители Закраевские – мешают. Мешает брат Игорь… Нет, не сводный, как-то это называется по-другому, даже не седьмая вода на киселе, совсем уж непотребная жижа. Вроде того супа, что начали готовить в детдоме, когда Стерва, старший воспитатель Стелла Равильевна, подсидела Фёдыча и выпихнула на пенсию.

Старый директор тюфяк, конечно, но и новая директриса была примитивна как табуретка в своей оголтелой алчности. Север слышал, спустя год после его усыновления семьей Закраевских Стерве все-таки прищемили задницу Уголовным кодексом. Не посадили, откупилась как-то, но с хлебного места дуру-бабу выкинули.

Человеческая глупость вообще забавна в своей непробиваемой самоуверенности. Взять тех же богачей Закраевских – они ведь появились в детдоме с намерением усыновить красивую девочку пяти-шести лет, этакую куколку на показ, дань моде на благотворительность среди чиновников. В результате получили почти взрослого двенадцатилетнего парня. «Зато мальчик умный, отличник», – говорили потом друг другу его новые предки, оба недоумевая в глубине души. Их куриные мозги, утонувшие в жире самодовольства, ему пришлось не то что подталкивать – лупить по ним силой собственного желания, как кувалдой.