Книга с множеством окон и дверей - Игорь Клех

Устраивается гигантская Всесоюзная Пушкинская выставка в Историческом музее в Москве:

«Всему миру известные народные живописцы села Палех покрыли тончайшими лаками новые шкатулки, блюда, лари и подносы, воспроизведя в чудесных миниатюрах мотивы из поэм и сказок Пушкина. Прославленные вышивальщицы Украины приготовили ткани и аппликации на пушкинские темы. Уральские литейщики отлили из чугуна монументальные иллюстрации к творениям своего поэта. Холмогорские резчики по кости выточили из мамонтовых клыков трубки и брошки с изображением героев Пушкина. Гранильщики из Гусь-Хрустального воплотили в стекло и хрусталь сцену дуэли поэта. Московские игрушечных дел мастера создали из дерева и кости царя Додона, золотого петушка и бабу Бабариху. Ленинградские мастера изготовили для кукольного театра марионетки дон-Жуана и донны-Анны. Вологодские мастерицы соткали единственные в своем роде кружева, в тонкой паутине которых, как в изморози зимнего окна, выступают изображения бессмертного пролога к „Руслану и Людмиле“».

Выпускаются марки с Пушкиным, в кинотеатрах идет документальный фильм «Пушкинские места» (1936), издается огромное количество юбилейной литературы, материалов торжеств и научных конференций, на которых корифеи пушкинистики продолжали делать свое дело, но рядом Дантес именовался не иначе как «наемным убийцей» и «агентом самодержавия», благодаря чему поиски и казни всевозможных «агентов и наймитов» приобретали вид еще как бы и «мести за Пушкина». Или же, в духе «плановой экономики», демонстрировались сводные таблицы переводов Пушкина на иностранные языки.

Но каждый, в конце концов, выбирал сам — выбор существует всегда. Другое дело, что подчас он настолько дрянной, что фактически не оставляет человеку выбора.

Проведение торжеств 37-го года обеспечивалось всей мощью государственного аппарата.

Подключена была восточная поэтическая челядь и социалистическая переводческая индустрия, все эти Джамбулы и Сулейманы Стальские:

«Сто лет прошло… Его завет

Сто лет цари от нас скрывали,

Но тщетно! Грянул правды свет,

И правду мы о нем узнали».

(Уж насколько лучше был цветистый Фет-Али Ахундов в «Московском Наблюдателе» 1837 года: «О том Пушкине, от которого бумага жаждала потерять белизну свою, чтобы только перо его проводило по лицу ее»!)

Профессиональный комсомолец Безыменский вещал задорно со сцены Большого театра на всю страну:

«А в нашей стране

мы хотим, чтоб любой,

Чтоб все

боевые друзья и подружки

Росли,

соревнуясь в работе

С тобой,

С тобой,

Александр Сергеевич Пушкин!»

Тогда же, в 37 году, снесли Страстной монастырь, лицом к которому повернут был памятник Пушкину. И факт обратного порядка: с памятника убрали, наконец, благонамеренную переделку Жуковского и восстановили подлинный пушкинский стих.

Сбылись самые смелые мечтания и самые жуткие опасения Достоевского вкупе, одновременно, — это ли не тот материал, из которого и состоит кошмар!?

Пушкина адаптировали и использовали так, как только возможно, — произведя дворянина и помещика в предтечи соцреализма и вызолотив, как языческого идола, в предвкушении массовых арестов и расстрельных процессов. «Правда» 10.02.37: «В конечном счете творчество Пушкина слилось с Октябрьской социалистической революцией, как река вливается в океан». Кто посмел когда-либо сказать кривое слово о Пушкине, спешил покаяться в газетах еще в 36-ом. Безмолвствовавший столетиями народ обучился говорить нужные слова — и юбилейный пир на праздничном помосте, как во времена Батыя, покрывал лагерные стоны репрессированных.

Сохранявшие в этой обстановке рассудок, подобно Хармсу, защищались от «такого Пушкина» испытанным народным средством — анекдотами (Александру Сергеевичу, кстати, они не повредили — он и сам, был бы жив, мог присочинить и добавить к ним не один).

Лишняя морщина появилась на медном челе, но Пушкин выжил, и его книги разошлись гигантскими тиражами по всей стране, чтоб когда-нибудь в ней выросли другие дети, и однажды она проснулась другой страной.

1949

150-летие Пушкина еще более, чем в 1937 году, было присвоено государством. К тому же пушкинский юбилей в этом году предварял и готовил площадку для проведения куда более грандиозных торжеств всемирного масштаба — празднования 70-летия вождя половины человечества, известно кого, для которого и «Пушкин» являлся лишь одной из плит пьедестала.

Во всех без исключения газетах империи были напечатаны статьи под двумя типами заглавий: либо «Слава и гордость великого русского народа», либо «Наш Пушкин».

Известный профессиональный погромщик культуры Ермилов издал целую книгу «Наш Пушкин», со страниц которой провозгласил подобие тоста:

«Только нашей эпохе по росту великан Пушкин, и разве в круг друзей, таких, как Чкалов и другие могучие богатыри — сыны Сталина, не вошел бы со своей простодушной улыбкой мудреца Пушкин и не содвинул бы с ними стаканы — за музы, за разум, за родину, за свободу!»

Именем Пушкина награждались улицы, школы, колхозы (например: сельхозартель им. А. С. Пушкина села Новый Егорлык Ростовской области, — как много в этом звуке…). Во всех городах страны проводились конкурсы чтецов и вокалистов, исполнявших произведения Пушкина. В прокате шел документально-биографический фильм «Пушкин» (1949), а в ходе самих торжеств снимался фильм «Пушкинские дни». Приглашены были гости и верные друзья Советского Союза со всего света: черный бас Поль Робсон, чилийский поэт Пабло Неруда и многие другие.

На этот раз Пушкин использовался преимущественно в целях борьбы с «поджигателями войны» (стихотворение «Клеветникам России»), с международным империализмом (очерк «Джон Теннер», содержащий саркастическую оценку американской демократии), а также с «низкопоклонством перед Западом».

Генеральный секретарь СП Фадеев на торжественном юбилейном заседании в Большом театре Союза ССР (6.06.49), сообщив, что сегодня практически в каждом советском доме и в каждой семье имеются сочинения Пушкина, немедленно переходил к обличениям:

«Пусть-ка попробуют хоть что-нибудь противопоставить этому факту развития народной культуры в СССР современные „клеветники России“, враги нашей страны социализма, враги собственных народов, охвостье буржуазной культуры, давно позабывшие и оплевавшие своих отцов и дедов и криками о „свободе“ и „демократии“ прикрывающие все более полную, все более откровенную зависимость от своих хозяев — империалистов».

Не отставал от писательского генсека и его «зам» Симонов, а темпераментом даже превосходил:

«Тем, кто вешает негров, незачем вспоминать Пушкина! Тем, кто на глазах у голодных жжет пшеницу, незачем вспоминать Пушкина! Тем, кто хочет купить совесть народа за яичный порошок, незачем вспоминать Пушкина! Тем, кто хочет залить мир кровью, незачем вспоминать Пушкина! Он их враг, враг каждой их мысли, каждого их слова, каждого их гнусного поступка…»