Я целую тебя в губы - София Григорова-Алиева

После была жевательная резинка… У двери то и дело звонили, щелкал замок, стало совсем шумно; я, помню, еще заметила, что никто пока не курит…

Приятели Лазара подошли совсем близко, выдвинули кресло, и Лазар сел…

У меня сделалась такая слабая просвечивающая черная краснота перед глазами и стало холодно лицу…

Он сидел почти напротив меня…

И мне было даже некуда пересесть… А встать, пробираться через комнату к двери или на кухню — все могли бы догадаться…

Вдруг мне показалось, что кто-то из приятелей Лазара обратил внимание на меня; и я не помню, о чем они говорили, но я поняла, что у них легкое опасение возникло, что одно то, что я здесь, будет раздражать Лазара… Ибиш сказал что-то и глянул на меня… В голосе и во взгляде у него выразилось презрение, какое выражают нищим или сумасшедшим… Это было мучительное унижение… Но Лазар сидел спокойно, кротко и не смотрел на меня… и, казалось, не слышал, о чем они говорят…

Эта его милая кротость как-то успокаивала меня, мне захотелось заплакать, но я сдержала эти слезы облегчения…

То, что дальше произошло, мне тоже трудно описывать. Я думаю и сейчас, что если я расскажу свои тогдашние ощущения Лазару, он скажет, что мне показалось все это, и что этого не было на самом деле…

Постепенно все, кто были в квартире, стали оборачиваться к Лазару… Юноши заговаривали с ним дружески, девушки — кокетливо… Я помню, какая-то из девушек сказала что-то вроде: «Какие ресницы у нашего Лазара!»… Товарищи Лазара было вокруг него, будто маленькая свита из его слуг… Они уже и не думали обращать внимание на меня… На столик они принесли соленые орешки, что-то еще; налили что-то прозрачное светлое в рюмку, после — в другую — немного вина красного цвета… Они двигались уверенно и, казалось, чувствовали себя среди других какими-то посвященными, и будто бы они не просто ставили перед ним угощение, а имели очень ясную для них цель… И будто и другие смутно чувствовали, что для всех здесь эта цель желанна; и превосходство друзей Лазара, будто знающих, как достичь этой цели, все бессознательно воспринимали как что-то естественное… Приятели Лазара касались кресла, на котором он сидел, чуть подвинули столик… Я вдруг поняла, что они заботятся не просто о том, чтобы ему удобно было, но еще больше — о том, чтобы он достиг какого-то определенного состояния… Они ждали наступления, нисхождения этого состояния; и гордились тем, что причастны к наступлению этого состояния… и все остальные ждали… И меня это ожидание захватило… Сначала мне нравилось, что вот теперь совсем никто не обращает на меня внимания; потом меня немножко стала мучить мысль внезапная, что вот, все тянутся к Лазару, все ждут чего-то, а еще полчаса назад я одна любила его так сильно, а теперь — все, и это мучительно мне… Потом все мысли оборвались, и я просто ждала…

Несколько молодых людей сели на пол и оказались совсем у ног Лазара…

Он как будто сознавал, что все ждут… Он сидел так мило и кротко, без малейшей горделивости… Он сосредоточился на каких-то своих чувствах, он не мог ускорить наступление того состояния, которого все так ждали… Он выпил немного и что-то съел… брал помалу… Голова и шея чуть запрокинулись… и то место под подбородком было такое светлое и нежное… и шея светлая, будто и вправду живой радостный сосуд, вылепленный с любовью Божьим гончаром… вот и выпуклости еле видные живые дышат, ходят под кожей нежной смуглой — Божьи пальцы любовные касались бережно…

Это ощущение его кротости, такой милой, все усиливалось… Он ел и пил не для насыщения… Казалось, он хочет испытать какое-то детское по своей чистоте и отчетливости наслаждение от этих глотков, от одного-двух орешков; наслаждение, чтобы скорее пришло то, желанное всеми его состояние…

Дальше мне еще труднее описать… Настоящая религия, конечно, должна быть только в душе… Я хотела написать одну работу о Кришне и о болгарском святом Лазаре… И тогда я вдруг вспомнила одни строчки из одного песнопения о Кришне, подстрочник… Всплыло, как будто яркая музыка всплеснулась… но я не точно вспомнила… Да, вот еще: — он весь тот вечер был без очков и, конечно, все вокруг видел, как будто в светлом сиянии радуги…

Глаза его стали очень яркими… В ресницах этих живых, и чуть еще сильнее удлиненные от улыбки; они напоминали темные сияющие сердцевинки живых цветов на солнечном свете…

Я испытала такую радость, блаженство… Он улыбался мне, так нежно, понимающе; он прощал все, что надо было простить мне, такая ласковость радостная была… И как будто мне улыбался не человек, которого я любила, а вся Природа, или Вселенная, или Судьба; все то странное, связанное со мной и непонятно-отдаленное и тотчас же и независимое от меня; вдруг приоткрылось на целый миг, и стало таким ласковым и мило-смешливым и нежным… И тотчас я поняла, что каждый в этой комнате сейчас испытывает такое же ощущение… И, кажется, я даже успокоилась, такое счастливое блаженство не могло быть мне одной; как солнечный свет не может быть для одного человека…

Мы все были, словно молящиеся на коленях, равные в своем желании ощутить милость Божества…

После удивило меня то, как скоро все пришли в себя; стали пить и есть, курить и разговаривать, включили магнитофон… Началась резкая, упругая и ритмическая музыка…

Никто не изъявлял Лазару никакой благодарности… Наоборот, перестали обращать на него внимание, будто втайне боялись, что стоит заговорить открыто, и улетучится то, что они сейчас получили… А они хотели, желали с какой-то звериной жадностью, сохранить в глубине своего существа хотя бы тень, хотя бы крупицу, луч…

Приятели Лазара окружили его вниманием, как человека, потратившего силы на какое-то важное действие… Это внимание выражалось в их жестах и движениях… Мне это было трогательно… Лазар еще поел, теперь побольше… потом заговорил с Борисом… Борис видно был ему вроде наперсника… У меня так заколотилось сердце, что я ничего не могла расслышать, и музыка мешала… Уже начали некоторые танцевать и выглядели некрасивыми; с этой открытой похотью; неуклюжими, даже когда хорошо двигались; и какими-то очень грубыми…

Я решила уйти… Свет притушили… И я совсем испугалась, боялась оставаться среди этих людей… Даже о Лазаре перестала думать… Я прошла немного, держась у стены; и поняла, что и он встал… уже не могла понять, какие у меня чувства… Я вышла в прихожую и раскрыла входную дверь… Лазар подошел и спросил кротко и спокойно, можно ли ему проводить меня… Он перекинул куртку через руку и в той же руке держал книгу по математике… Я сказала «да», больше ничего не могла произнести… Мне говорили, что у меня красивый голос; и теперь я заметила, что старалась, чтобы это одно короткое словечко звучало нежно и красиво, и почему-то мне хотелось, чтобы отчужденно оно звучало, а то вдруг Лазар подумает, что я легко соглашаюсь и похожа на других… И мне стало мучительно, что я уже что-то рассчитываю; что-то делаю нарочно, специально, и значит, обманываю Лазара…