Вознесение - Игорь Алексеевич Шамин

лучше. Маршрут оставался прежним — «комната-кухня». Завершив свой обход, Гленн отдыхал с книгой у пустого камина. Поначалу это трудно было назвать чтением. Слова путались, и невозможно было отличить одну букву от другой.

Со временем тонкие пальцы стали увереннее скользить по рельефной бумаге. С каждым пройденным сантиметром Гленн читал все лучше. Вскоре он перебирал пальцами также быстро, как еще недавно пробегал глазами текст. Начав со знакомых книг, Гленн поначалу испытывал трудности с длинными предложениями, но не терял нити повествования.

Иногда Гленна навещал социальный работник. Женщина, как он определил по ее низкому голосу, была с ним обходительна.

В один из дней, когда солнечные лучи мелькали в листве деревьев, Гленн спустился с веранды и ощутил под ногами твердую почву. Несколько шагов увеличили расстояние между ним и домом. Он опустился на колени и приложил руки к земле. Холодный грунт впился в сухие ладони. Пахло торфом. Сквозь толщу воспоминаний прорезался стойкий запах поля, которое в детстве он возделывал вместе с дедушкой. И почему он раньше не замечал этот запах? «Нужно будет попросить принести семена для посадки», — подумал он.

Теперь Гленн все дальше и дальше уходил от дома в сопровождении пса и лакированной трости. Когда наступили теплые вечера, он подолгу сидел под открытым небом в мягком кресле, пока внезапная прохлада не загоняла его обратно в дом.

Прошло несколько месяцев с тех пор, как он осмелился выйти за пределы участка. Сначала это были небольшие прогулки по окрестностям, но теперь Гленн направлялся к городскому парку, предвкушая пьянящий запах свободы.

Ноги помнили извилистую тропу, посыпанную мелкой щебенкой. Проходя под сводом высокой арки, Гленн вспоминал чудесный сад с фонтаном, расположенный неподалеку. До чуткого слуха долетел звук журчащей воды. В воздухе разливался аромат цветущих клумб и скошенной травы. Выставив вперед трость, он направился вглубь аллеи.

Порой ему казалось, что это лишь игра, нелепое притворство и если он раскроет глаза, то снова увидит все вокруг так же ясно и отчетливо, как и прежде. Но когда он открывал их, то оставался в непроглядной тьме, окруженный неприступным миром образов, хранившихся в его памяти.

Пес замер. Пошарив вокруг себя тростью, Гленн определил, что стоит перед скамейкой в конце парка. Гленн помнил это место. Раньше ему доводилось отдыхать у речки, протекавшей чуть ниже. А если замереть и прислушаться, то можно различить слабый плеск волн, который исходит от проплывающей мимо стаи уток. Они частенько прибиваются к песчаному берегу. Присев на деревянную скамейку, Гленн подставил лицо солнцу.

Хотя Гленн и не мог видеть, но он слышал и даже ощущал зеленые листья густых деревьев, раскинувшихся над ним. Их шелест сливался с тихим плеском волн.

Он постепенно осознавал всю глубину окружающего мира: пение птиц, прозрачный плеск воды и шум ветра, колышущего деревья. Чувствительный к переменам, Гленн наслаждался даже самыми незначительными вещами. Об увеличении поголовья уток на пруду он узнавал по плеску волн, исходящих от них, а о появлении новых птиц — по характерным трелям.

Отныне утро текло размеренно. Проснувшись, Гленн первым делом вслушивался в звуки за окном. Мерный топот ног по мостовой и удары дождевых капель по черепице крыши задавали ритм, который он научился безошибочно угадывать. Вскоре он заметил, что звуки как бы сливаются в единую симфонию, где каждому отведено свое место в оркестре. Один звук сменялся другим, за ним возникал третий. Иногда репертуар менялся, но само звучание от этого лишь выигрывало. Так, кваканье лягушек в пруду гармонировало с пением скворца.

Когда солнце садилось за горизонт, и сидеть на веранде, подставив лицо легкому ветру, становилось прохладно, Гленн заваривал зеленый чай из грецких орехов и тропических фруктов. Затем он брал книгу и, расположившись на диване, скользил пальцами по рельефным листам плотной бумаги. Гленн проводил пальцами по страницам, от которых пахло свежей типографской краской, и образы оживали на их кончиках. В полуночной темноте слышался лишь шелест переворачиваемых страниц да сопение пса.

Однажды, проходя мимо захудалой церквушки в конце улицы, Гленн уловил звуки музыки. Это был церковный орган. Звук едва пробивался сквозь шум плотного потока автомобилей. Вслушиваясь в волны нарастающей гаммы, Гленн пошел на звук. Трость уперлась в лестницу приходской церкви, и, поднявшись по высоким каменным ступеням, он оказался у массивных ворот.

Органные концерты в местной католической церкви проходили каждое воскресенье. А где еще, как не там, слепой мог бы насладиться обществом тех, кто закрывает глаза в порыве чувств? То, что прежде его не волновало, теперь хлынуло в распахнутую душу, впитывающую новые ощущения, как сухая губка впитывает воду. С чувством, расстановкой и глубоким благоговением он погрузился в нахлынувшее буйство звуков и запахов, оседающих на мочках ушей и кончике носа.

Вспыхнувшие образы мгновенно закружили гостя в водовороте ощущений, а затем погасли, будто рассыпанные на небе звезды. Перед его взором представали картины, похожие на те яркие сны, которые он видел и после того, как ослеп. Просыпаясь и протягивая к ним руки, он хватал пустоту, но ладони разжимались и образы исчезали.

День сменялся ночью. Ночь сменялась днем. Наручные часы продолжали отмерять бесконечный ход времени, и, сосредоточившись на едва уловимом движении секундной стрелки, Гленн мог разобрать шестьдесят коротких остановок на циферблате. Время то ускорялось, то замедлялось, и неизменно растворялось в топоте ног, шелесте листьев, скрипе двери. Воскресенье сменял понедельник, и лишь по мурашкам на озябшей коже Гленн узнавал, что наступил вечер. Утро сопровождалось криком соседского петуха. Отпала необходимость в календарях и блокнотах, заполненными мелкими заметками на каждый день, тянущийся, как жвачка жизни, которая с годами утрачивала вкус.

Гленн вслушивался в то, как медленно закипает вода в металлическом чайнике, как скворчит на сковороде фарш с мелко нарезанным луком, как хрустят под ногами ветки.

Однако самыми удивительными оказались различия в тишине. На рассвете она была умиротворенной, а вечером — безмятежной, но полной сил, как восходящая луна, разливающая свой свет над спящим городом. А дневная тишина! Вздремнув после обеда, Гленн вставал с дивана и в полном одиночестве отправлялся в парк, впитывая по пути спокойствие, словно в детстве, когда он оставался один в пустом доме.

За окном завывал промозглый ветер. В стопку прочитанных книг отправился очередной томик. С того момента, как Гленн погрузился во тьму, прошло полгода. Чем больше он свыкался с тем, что глаза его слепы, тем больше понимал, как мало ему теперь нужно и насколько многим он обладал. Гленн проникался ощущениями, накапливая их, как пчелы накапливают воск