Каурай. От заката до рассвета. Часть 2 - Александр Артемов

бессильной ярости. — Ты спустишься оттуда добровольно или…

— Или ты изнасилуешь церковь Спасителя?! Разграбишь ее, втопчешь в грязь святые дары и сделаешь вотчиной нечистого? Вот к чему ты пришел, Серго, вот итог всей твоей греховной жизни!

Воевода кивнул Кречету и медленно направился обратно в Замок, даже не поглядев на то, как казаки будут ломать ворота в храм. Толпа в испуге рассыпалась перед ним. Поп все не унимался:

— Вот они, вот они — слуги Сеншеса! — заливался он в крике, тыкая пальцем то воеводе в спину, то наставляя его на Каурая, которому тоже было невмоготу глядеть на то, как попа будут стаскивать с колокольни и приводить в чувство.

Расталкивая народ локтями, он поспешил убраться подальше, пока окаменевшая от страха толпа не решит взять все в свои руки и немного помочь Кондрату.

Уже у самых ворот его окликнули:

— Пан опричник! — спешил к нему смертельно бледный казак, придерживая шапку. — Тебя воевода требует к себе. Немедля!

Одноглазый выругался. “Немедля”, как же иначе.

Когда Каурай подходил к крыльцу Замка, колокол не знал усталости. Бился ему в спину упорно, протяжно и страшно. Но вскоре он замолк словно на полуслове, и острог погрузился в тревожную тишь.

В Замке утро как будто не наступало — холодные комнаты по-прежнему утопали в полумраке, а темных углов было не счесть. Воевода встретил его в другой горнице:

— Рассказывай, — бросил он, когда за одноглазым закрылась дверь. — Прогнал черта?

— Прогнал, но лишь одного и на один день, — ответил Каурай, обводя глазом комнату и натыкаясь на знакомые рога. Вываренный череп фавна красовался на стене, прикрепленный к щитообразному медальону, щедро отполированный и покрытый блестящим лаком.

— Тоже твоя работа? — проследил за его взглядом воевода. — Я гляжу, ты успел знатно поохотиться в моих лесах.

— Пан…

— Пес с ним! — махнул рукой воевода. — Сделай дело, а этот грех я тебе прощаю. И еще…

— Я взял в арсенале все, что нужно. Благодарю.

— Нет, на эти железки мне плевать. Можешь хоть все выгрести оттуда и вооружить целую армию. Только спаси мою дочь от лап Сеншеса. Пусть хоть кто-то избегнет его козней…

— Хоть кто-то?..

— Не слышал что ли этого старого плута? Ночью повесилась боженина нянька. И это еще полбеды — вместе с ней убилась и еще одна дворовая девка, которая работала на кухне. Расцарапала себе горло до смерти. Токма не говори, что это плата за всего одну ночь… Пес с ними! Молчи! Пусть мрут, все равно никуда не денутся из острога. Пока я здесь.

— Так это была не фигура речи?

— Нет, — тяжело вздохнул воевода. — Про проклятье Кондрат сказал чистую правду. На мне оно. Вот здесь, — он приложил распухшую кисть со сбитыми в кровь костяшками к груди. — Здесь оно. Ведьма сказала, что навечно.

— Ведьма, пан?

— Рыжая стерва. Высоченная. Жила тут на отшибе — привечала всякую сволочь. Забудь о ней. Ничем она мне не помогла, только разозлила страсть. Хотел я спалить ее к чертовой матери, но сбежала, сука. Как закончишь с Боженой… — он помедлил и зачем-то стрельнув глазами к выходу, словно их могли подслушать. — Как закончишь дело, принесешь мне голову этой ведьмы. Сыт по горло я этими тварями, долго вилась ниточка моего терпения. Вы опричники, я слышал, лучшие в деле охоты на ведьм и ведьмаков?

— Это правда, пан, — склонил голову Каурай, скрипнув зубами. Он понадеялся, что воевода этого не услышал. — Но нужно ли это? Далеко не все ведьмы опасны. Некоторым под силу снять проклятье, если оно…

— Если оно мелкое, слабое! — перебил его воевода. — Точно так же сказала мне эта ведьма. И что снять его может только тот, кто наложил. Или сам Спаситель. Но та, что прокляла меня, давно лежит в могиле, а Спаситель за тридевять земель. В Терадале, и мне туда не добраться.

— Почему же? Вы могли бы совершить паломничество. Терадаль не ближний свет, но…

— Дурак! — хмыкнул воевода. — Стоит мне выйти за пределы острога, как проклятие настигнет меня. Наповал. Пределы Валашья — моя тюрьма, до конца дней моих. Наложившая проклятье знала свое дело. Она была умна… за что и поплатилась, дурочка. Ум — величайшее проклятие для женщины, ее рок. Даже Божена не смогла воспротивиться року. Никто из нас не сможет.

Он ненадолго замолк, опустив голову.

— Пока я в остроге, я в безопасности, — проговорил сквозь зубы воевода, не глядя на Каурая. — Но проклятье не только во мне. Оно и в этих стенах, в каждом камне, в бревне, в земле! Каждый, кто находится в Валашье проклят вместе со мной. А значит, и ты, одноглазый.

Глава 4

— И это именно то, о чем ты мечтал?! — ворчал Игриш, выгребая навоз из стойла и ругаясь себе под нос. С него уже пот ручьем струился, а работы все не убавлялось. Сначала их гоняли с рубкой дров, потом заставили выскоблить баню перед приездом разбойничьей ватаги, теперь очередь дошла и до уборки конюшни от навоза.

Снаружи вечерело, а они с Бесенком не вычистили даже половину загаженного помещения. Вернее, сам Игриш, который почти не выпускал лопату из рук. За ним внимательным взглядом желтых глаз наблюдал пушистый рыжий кот, удобно устроившийся на бочонке, — один из многочисленной своры любимцев бабки Клюньи, которыми полнился лагерь атаманцев. Гришу иногда казалось, что через эти вездесущие глаза за ними наблюдает сама бабка Клюнья, полуслепая, но вездесущая старая карга, котов у которой было больше, чем зубов во рту.

Игриш ее страшно боялся. Сам уж не знал почему, но когда эта высохшая мумия подходила к нему сзади и громко шамкая произносила “Ну, держииись!”, ему хотелось провалиться сквозь землю.

— Вступить в баюнову банду, чтобы убирать за ними говно! И это был твой план?!

Ответом Игришу были клубы пыли и частички сена, которые тут же посыпались ему на макушку. Мальчик чихнул, отбежал подальше и злобно оглядел навес под потолком, где тихой сапой угнездился Бесенок. Тот не слезал оттуда уже довольно давно.

Пара лошаденок, которые еще оставались в конюшне, на мгновение оторвались от своих кормушек и напутственно заржали, дабы Игриш не отвлекался по пустякам. Даже рыжик сузил свои глазенки, осуждая его за преступный простой. Выражая все презрение к ленивым мальчишкам, он отставил лапу и принялся вылизывать себе яйца.

— Милош?! Оглох что ли?

— Заткнись, — донеслось сверху. — И без тебя тошно.

— Не хочешь мне помочь?

— Я устал…

— А я, блин, по-твоему что полон сил? Ты чем там занят вообще?! — согнал Игриш кота