Русалки-оборотни - Антонина Клименкова

Внимательно оглядев подругу и спереди, и со спины заглянув, Глаша разочарованно спросила:

— А ты что же, новых книжек мне не принесла?

— Ой, слава богу, барышня уж все шкафы перечитала! — поделилась радостной новостью Наташа. — Теперича в город просится, а батюшка не пущает. Говорит, много читать вредно, и так худая — замуж никто не берет. Говорит — лето, гуляй больше, в городе здорового воздуха не сыщешь. А она ему: воздух везде одинаков, что в городе, что в деревне. Этак я, говорит, от скуки быстрей зачахну. Вот такой казус.

— Да, казус, — уныло согласилась Глаша. И угостила подругу кислым яблочком.

Та, аппетитно захрумкав, продолжила воодушевленно описывать душевные муки и страдания своей госпожи.

А барышня Наташина была и впрямь серьезно больна — хандрою, тоскою и зеленым сплином. Зеленым — потому как напасть эта случалась с ней исключительно летом, когда батюшка, купец Перинин, привозил дочурку в деревенскую усадьбу — в жуткую глушь, на свежий воздух и молоко, поближе к природе, дабы, напитавшись зелеными соками, с новыми силами встретить осенью светский сезон в столицах, а то и в Париже с Лондоном. Дочь философию отца не разделяла и не одобряла. И вообще деревню не любила. Но против воли родительской ничего поделать не могла. Потому придумывала себе всяческие развлечения сама. А воображение у барышни было весьма развито. Недаром столько книжек перечитала — полки ломятся.

Нынешним летом барышня Перинина вздумала воспитать в своих горничных широту взглядов и смелость суждений. Для чего избрала довольно простой способ: прочитав какую-либо книгу сама, давала по очереди прочесть ее горничным. А после проводились дискуссии со спорами и аргументацией — в общем все, как велели древние греки.

Однако Наташе греки не указ. Свободомыслие бурлило у нее в крови от рождения, и тратить драгоценные часы досуга, погибая над толстыми томами, ей очень не хотелось. Тут и пришла на помощь Глафира. Подруга с удовольствием поглощала роман за романом, а потом в подробностях пересказывала Наташе. Иногда (если очередное сочинение уже имелось в Глашиной библиотеке) Наташа даже удостаивалась особой похвалы от хозяйки за расторопность.

И вот нынче, когда у барышни наконец-то иссякли запасы литературы — к радости Наташи и искреннему огорчению Глафиры, девушки в последний раз завели беседу на тему изящной словесности:

— …А после того, как чудовище придушило его жену, доктор преследовал свое ужасное создание, пока сам не умер. Ну и в конце чудище тоже помирает, — закончила рассказ Глафира.

Наташа, поднесшая было ко рту надкушенное яблоко, так и сидела, застыв с открытым ртом и широко распахнутыми глазами. Вот уж с четверть часа.

— Ой, — сказала наконец горничная, опустив руку, лишившись аппетита от переживаний. — И этакую страсть мадама написала? Кошмар! Куда только ее муж смотрел! Нет, вот зачем, скажи, пожалуйста, мне читать такую пакость?! Мертвяки, чудища, доктора сумасшедшие! Фу! То-то барышня теперь по ночам не спит, все на озеро ходит луной любоваться. Заснешь тут, с таких ужасов!

— А по-моему, Наташ, это очень душещипательная история.

— Да уж! Зубостучательная.

— Нет, правда! Только представь, что бы ты чувствовала на месте чудища, если б после смерти тебя снова кто-то оживил, заново сшив из разных кусков протухшего мяса?

— Ой, мне худо! — запричитала Наташа, обмахиваясь передником и закатывая глаза. — Ничего б не чувствовала! И вообще сейчас чувств лишусь! Замолчи, пожалуйста! Дай лучше яблочко укушу…

Кислые плоды быстро помогли прийти в себя. Девушки, думая каждая о своем, помолчали. Тишину на цветущей поляне, испещренной мозаикой солнечных бликов, нарушали лишь гудение шмеля, однообразная песня кукушки, едва слышная за шелестом листвы, да дружный хруст жестких яблок.

Устав считать «ку-ку», Глафира сплюнула семечку и решительно поднялась:

— Ладно, мне пора. Нужно еще помочь дедушке с монахами разобраться.

— Ну-ка стой, ма шер! Ты мне не говорила — какие такие монахи?

— Да так, — уклончиво ответила Глаша, отряхивая подол, будто не замечая зажегшихся любопытством глаз Наташи. — По делам приехали.

— Чего это они у вас в Мухоморах потеряли? — прищурилась горничная.

— Ничего интересного. Дедушка хочет часовенку нашу подновить, а то развалилась совсем.

— Понятненько, — кивнула Наташа.

Но Глафира покосилась на нее с подозрением — что ей понятно? Поверила объяснению, или до усадьбы Перининых уже дошли нехорошие слухи?

— А сильно старые монахи-то?

— Один старый, с бородой. На лесовика похож, только без шерсти в ушах. А второй молодой, без бороды.

— Да-а? — протянула Наташа. — Симпатишный?

— Не знаю. Я их еще не успела разглядеть, — сказала Глаша и нахмурилась.

— Толстый, поди, как бочка, — решила горничная.

— Ну все, некогда мне. Прощай!

— Счастливо, — помахала ей Наташа. — Смотри, поосторожней там, в овраг опять не свались.

— Постараюсь!

Овраг Глафира миновала благополучно. Только на опушке наступила ужу на хвост.

Еще на крыльце, взбежав по скрипучим ступенькам и взявшись за дверную ручку, Глафира обнаружила, что дедушка уже вышел из своего задумчивого окаменения. И даже более того — принялся изображать из себя бога Перуна, меча во все стороны гром и молнии, отчего в окошках дрожали и дребезжали стекла, а в поленнице чуть дрова не подпрыгивали. Удивленная столь разительной переменой, внучка неслышно проскользнула в сени и подкралась к приоткрытой двери.

В щелку открывался отличный обзор на печку. По глянцу изразцов метались тени, невозмутимый Василий, бессовестно устроившийся на шестке между горшков и сковородок, подобрав лапки и прикрывшись пушистым хвостом, водил глазами, как ходики маятником: туда-сюда, туда-сюда.

— Скажите на милость! — вскричал Иван Петрович, шагая взад-вперед по горнице и в нервном возбуждении размахивая руками. — Вы разберетесь? Вы разрешите все вопросы? Да что вы говорите! Неужели? Как, скажите на милость?! Нет, ничего не говорите! Слышать ничего не хочу!

— Но позвольте… — попытался возразить старый монах.

— Не позволю! И не просите! — отрезал Иван Петрович. — У нас тут люди пропадают, грабят средь бела дня — а вы про обман зрения толкуете! Про безграмотное и суеверное население! Не такие мы тут уж темные, чтоб с перепою черти мерещились! — Иван Петрович схватил с подоконника первую попавшуюся под руку книжку — Глашин любимый томик Анны Радклиф — и потряс им перед носом Серафима Степановича:

— Нас волчьим воем и болотными огнями не напугать, мы тоже, поди, не лыком шиты!

— Но никто и не утверждает, что все произошедшее есть плод вашей фантазии, — негромко сказал помощник монаха. — Вполне возможно, что вам пришлось столкнуться с явлениями труднообъяснимыми, однако вовсе не обязательно сверхъестественными. С другой стороны, вероятно и чье-то умышленное вмешательство.