#тыжемать. Белка в колесе - Надя Папудогло

Точно сказать, когда Костя начал болтать, я не могу. Знаю, что в 10 месяцев он мог уже часами что-то говорить на своем языке, причем большинство его фраз, будучи совершенно непонятными, несли несомненную смысловую нагрузку.

Он рассказывал истории, показывая пальцем на взлетающие и садящиеся в аэропорту самолеты. Приходя с длинных прогулок, он шел к папе и начинал длинный монолог, сопровождавшийся всевозможными жестами. Количество используемых звуков постоянно росло. Временами он тренировался выговаривать что-то конкретное. Например, осваивая сложную букву «Р», младенец сидел на полу и на разные лады рычал: «Кр-р-р-р. Р-р-р-р-р. Ар-р-р-р». И так целый день.

При незнакомых людях малыш говорить стеснялся. Около получаса он оценивал ситуацию и только после этого открывал рот. Французская женщина-педиатр высоко оценила Костины разговорные потуги. При ней, старой знакомой, он не стеснялся и выдавал одну тираду за другой, поднятым вверх указательным пальцем как бы подчеркивая важность сказанного. «Какой болтун!» – похвалила врач.

Вскоре в бесконечном потоке речи стали появляться более-менее понятные слова. Как такового первого слова у него не было. Он разом освоил мое имя – «Дядя» (буква «Н» не дается) или «Адя», папу решено было звать папой, при прощании он исправно говорил «пока», в телефонную трубку полагалось говорить «але-е-е-е», бабушку называл «Оля», тетю – «Катя», для всех взрослых и детей собирательно появилось «ты», транспортные средства превратились в «ту-ту» и «би-би», собака стала «ав-ав», качели – «качи-качи», не обошлось, разумеется, и без «дай-дай-дай».

Конечно, я гордилась достижениями младенца. До тех пор пока не почитала очередной форум о детском развитии. Тут я снова почувствовала себя полным ничтожеством. «Мой ребенок в год уже читал маленькие стихи, – писала одна дама, снисходительно добавляя: – Но, конечно, развитие речи – это так индивидуально».

Теория была утомительна, хотя я старательно продиралась через очередные массивы книг. Там присутствовали термины типа «стартовая речь», «лепетные слова», «простые слова», «обобщенные слова», и ко всему этому прикладывались строгие временные рамки. Изрядно вымотанная зубными нормами и вопросами об агукании, на сей раз я уже решила быть проще и забыть о нормативах.

При этом, стараясь быть ответственной матерью, я учила Костю словам. Методика, правда, была далека от прогрессивных. Я просто постоянно показывала и называла ему предметы. Говорила с ним обо всем, что происходит вокруг. Вскоре я убедилась, что и без моих усилий годовалый младенец все знает. Просишь его принести мяч – приносит. Свинку – без проблем, вот она. Паровоз? Сейчас найду. Он еще не называет, но уже отлично понимает. И я отстала от ребенка со своими развивающими методиками.

Были и внезапные слова, которые Костя просто повторял, воспроизводя понравившуюся комбинацию звуков. Например, едем во французском лифте. Люди всё набиваются и набиваются, каждый, разумеется, говорит «пардон». И вот наконец лифт поехал. Костя оглядел великосветское общество и внятно сказал: «Па-а-а-а-адон!» Это была минута абсолютного триумфа. Все восхищались безупречно воспитанным младенцем, спрашивали возраст, восхищались снова. Я не стала, конечно, рассказывать окружающим, что «пардон» носит абсолютно случайный характер. Просто почивала на лаврах.

Я привыкла, что малыш все время болтает. И привыкла постоянно вести с ним диалог. Когда я не могла понять, о чем он говорит, я отделывалась общими фразами: «Ты так полагаешь?», «Неужели?», «Ну и ну!» Судя по тому, что Костя активно поддерживал беседу, его это устраивало. Перелом в наших слегка абсурдных диалогах произошел в год и три. Я усадила Костю в стул, пристегнула, выдала печенье и пошла в ванную. Сделав пару шагов, я услышала строгое: «Ты куда?» Растерялась, повернулась, поискала глазами, кто спрашивает. Кроме меня и малыша, который вопросительно взирал из стула, в комнате никого не было. Смутившись, я пояснила: «В ванную. На минуту». Контакт со внеземной цивилизацией был установлен.

По мере взросления ребенка возникают и новые трудности. Однажды мы болтали на детской площадке со знакомой, и она вдруг спросила: «А Костя боится незнакомых людей?» Я задумалась. Нет, кажется, не боится; стесняется пару минут, и все. Собственно, чего же он боится? Кажется, пока почти ничего. Интересно, а обязательно ли малыши должны бояться? И откуда берется страх у тех, чей жизненный опыт еще совсем мал?

До года малыш живет инстинктивными страхами. Это, скорее, даже не страхи, а такое беспокойство. Грудные дети не любят оставаться без мамы, нервничают от резких звуков. К тому же младенцы считывают наши эмоции и негативно возбуждаются от ссор и плохого настроения кого-то из близких. Ребенок не пугается в привычном смысле этого слова, но начинает кукситься, плакать, капризничать. Зато в остальном он безупречно отважен.

Наблюдая за Костей, я пыталась понять, чего же он, собственно, боится. Искала какие-то оттенки в плаче, общих реакциях. Например, ночью он иногда просыпался в слезах, и я понимала, что ему приснилось что-то неприятное. Но в целом я не замечала в нем каких-то конкретных страхов.

Он с малого возраста легко и без переживаний умел оставаться с папой, без мамы. Не обращал внимания на резкие звуки. Однажды мы с ним оказались рядом со зданием, на крыше которого вдруг заработала сирена гражданской обороны. Я от неожиданности выронила пакет с покупками. А ребенок продолжал невозмутимо грызть свой сандалик. По-настоящему испугался он, кажется, лишь дважды: заводного кальмара, запущенного к нему в ванну, и паровоза на батарейках, который ехал и дудел. При этом в выключенном состоянии и кальмар, и паровоз были его лучшими друзьями, а прочие движущиеся и гудящие игрушки его ни капли не пугали.

Когда я сказала, что с трудом понимаю, о каком страхе может идти речь применительно к малышу, моя подруга со мной не согласилась. «Некоторые дети боятся взрослых, это факт, – возразила она. – Если им показать страшные картинки, могут испугаться до слез. Мой ребенок еще и от громких звуков вздрагивал. Просто обычно мама всегда рядом, а это такой гарант, что можно не волноваться».

Я спросила подругу Яну, чего боится ее малыш. Выяснилось, что футбольного мяча и моря. Причем если страх моря она может объяснить одним неудачным купанием в ванне, то чем так страшен футбольный мяч, понять не может никто. Мы с Яной пришли к выводу, что либо у наших детей недостаточно развито воображение, либо у нас растут дерзкие наглые пацаны.

Я еще поспрашивала друзей. Оказалось, что до полутора лет большинство малышей пугается вполне конкретных вещей: гусей, некоторых заводных игрушек, морды зайца на резиновом круге, отдельных предметов бытовой техники. Многие боятся незнакомых, а иногда – даже некоторых близких. Причем мамы, как правило, не понимают, чем эти люди или игрушки отличаются от других.

Пытаясь разобраться, я, конечно, стала искать внятную книгу по теме. Несколько вечеров изучала труд Александра Захарова «Дневные и ночные страхи у детей». В книге приводились данные опроса 200 матерей, чьим малышам было от года до трех. Как выяснилось, наиболее распространен у детей этого возраста страх неожиданных звуков (52 % мальчиков и девочек). На втором месте – страх одиночества (44 % мальчиков и 34 % девочек), затем идут боязнь боли, уколов и врачей.