Балканские призраки. Пронзительное путешествие сквозь историю - Роберт Д. Каплан

Два года назад полиция короля Кароля II повесила четырнадцать человек, а обнаженные трупы бросила в общую яму, залив тела серной кислотой, чтобы ускорить процесс разложения. Но в конце 1940 г. Кароль II бежал, и Румыния оказалась под властью режима Железной гвардии. Останки жертв, не более чем кучки земли, были выкопаны и помещены в четырнадцать гробов для перезахоронения. В конце поминальной службы собравшиеся услышали запись голоса покойного лидера легионеров Кодряну. «Вы должны дождаться дня, чтобы отомстить за наших мучеников!» – пронзительно воскликнул он.

Через несколько недель настал день мести. В ночь на 22 января 1941 г. легионеры Архангела Михаила, исполнив церковные гимны, повесив на шею мешочки с румынской землей, испив крови друг друга и окропив себя святой водой, захватили двести мужчин, женщин и детей в их домах. Легионеры погрузили жертв в грузовики и отвезли на городскую скотобойню – квартал зданий из красного кирпича в южной части Бухареста на берегу реки Дымбовица. Ледяной ночью они заставили своих жертв – евреев – раздеваться догола и заползать на четвереньках на ленту конвейера. Конвейер потащил воющих от ужаса евреев к автоматическим устройствам для разделывания туш животных. Легионеры цепляли обезглавленные и лишенные конечностей окровавленные торсы на крюки и ставили штампы «пригодно для человеческого употребления». Туловище пятилетней девочки, подвешенное вверх ногами, «было залито кровью… как ягненок», свидетельствовал очевидец.

17 декабря 1989 г., десять часов вечера. В монастыре Молдовица в Молдавии[4] слишком темно, чтобы рассмотреть фрески, но мать Татулица Жоржета Бенедикта представляет сцены Страшного суда: дикие звери изрыгают пожранных людей, на весах правосудия несколько добрых дел перевешивают многие злые дела, ангелы, нарисованные ярко-желтой краской, облаченные в знаки зодиака, символизирующие, что само Время подошло к концу.

Мать Бенедикта провела свои обычные восемь часов в молитвах. В отличие от Бухареста здесь нет стукачей, нет потайных микрофонов в исповедальне. В буковых рощах румынского крайнего севера у нынешнего режима – как и у турецкого давным-давно – «меньше глаз». Погода оказалась неожиданно теплой. На днях мать Бенедикта видела радугу, хотя дождя не было. В тот день она услышала об убийстве детей. Впервые в жизни она осталась на всю ночь в церкви и молилась.

«И тогда Бог творит свое чудо. Он вкладывает в голову Драко [дьявола] мысль о телевизионной встрече, на которой люди, которые больше не боятся, всячески оскорбляют Драко. И таким образом тот, кто убивал детей в Тимишоаре, как Ирод убивал младенцев в Палестине, оказывается казнен в тот самый день, когда родился наш Господь».

– В Румынии Библия жива, – заявляет мне мать Бенедикта. – Рождественская история повторилась. Теперь люди ходят на службу, чтобы молиться и осмыслять все свои исторические грехи.

В конце XVIII в., в самый черный час долгой ночи турецкой оккупации, болгарский монах по имени Рафаил провел двенадцать лет в стенах Рильского монастыря, вырезая деревянное распятие. На нем изображены 600 человеческих фигур, каждая величиной с рисовое зернышко.

– Сколько стоит такой крест? – восклицает отец Бонифаций, маленький горбун с развевающимися серо-стальными волосами, с бородой и мягкой, почти детской кожей, который живет за монастырскими стенами двадцать семь лет. И, отвечая на свой вопрос, снова кричит: – А какова цена человеческой жизни? Рафаил ослеп, вырезая это распятие!

Турки периодически нападали и разоряли Рильский монастырь. Каждый раз он восстанавливался. Ободранные своды, деревянные резные балконы, колокольня, комплекс фресок, в которых цвета обретают новую красоту на фоне горных снегов. Во время турецкого владычества в Рильском монастыре обитали 300 монахов. Когда в Болгарии власть перешла к коммунистам, их количество сократилось до двенадцати человек.

Двенадцать душ в населенных мышами коридорах, хранивших наследие целой нации! Там были запертые помещения, в которые веками никто не входил.

Теперь они все открыты.

Я вернулся в Рильский монастырь в 1990 г., через девять лет после предыдущего визита. Отец Бонифаций уже умер. Церковь, тогда темная и страшная, была полна прихожан. Потрескивал лес горящих свечей. В углу – фотография короля Бориса III, похороненного в монастыре в 1943 г. Коммунисты, придя к власти, в 1946 г. перенесли его захоронение. Вокруг фотографии Бориса – свечи, полевые цветы, хлебы причастия. Люди наклоняются и целуют ее. «Иисус Христос вернулся в Болгарию, – обыденным тоном сообщает мой проводник. – Мы должны заставить коммунистов сказать, где они захоронили Бориса. Теперь в Болгарии откроется много тайн».

«Кровь прольется в Северном Эпире», – гласят придорожные граффити близ северо-западной границы Греции с Албанией. «Северный Эпир», то есть Южная Албания, – историческая часть Греции, родина матери Александра Македонского Олимпиады и царя Пирра, чья непростая военная судьба запечатлена в выражении «пиррова победа».

Но на основании «позорного» Флорентийского протокола 1913 г., который включил «Северный Эпир» в «доныне не существовавшее мелкое государство Албания», Греция сегодня является «расчлененной» нацией, объясняет мне Севастианос, архиепископ этого пограничного региона[5]. На его карте Северный Эпир, в котором проживает почти полмиллиона греков, занимает 5 % албанской территории. Севастианос, которого некоторые называют «греческим Хомейни», по слухам, пытался внедрить вооруженных партизан на территорию Южной Албании для подготовки воссоединения этого региона с Грецией после падения власти коммунистов.

Мой автобус спускался по лабиринту известняковых каньонов, голых, безлесных, направляясь к государственной границе с Албанией. Телеги, запряженные волами, которыми правили бритоголовые солдаты, заполоняли ухабистую дорогу. Толпы женщин в белых халатах и головных платках, с серпами и лопатами на плечах, молча брели с пшеничных и табачных полей. Многоквартирные дома, выстроенные из плохо скрепленных кирпичей и обшитые ржавыми железными листами, стояли на пустых площадках, окруженные колючей проволокой и бетонными бункерами. Все рукотворные предметы – грубые куски мыла, водопроводные краны, дверные ручки – демонстрировали примитивное убожество. Бурые и свинцовые дымы, висящие в небе, придавали всему ландшафту зернисто-желтую ауру старых фотографий. Под светом натриевых ламп я всматривался в лица этих этнических греков – жителей Албании. У всех было какое-то отсутствующее выражение. Они выглядели почти что тенями. В городке Саранда («Агиос Саранда» по-гречески) я зашел в один дом. Пять членов семьи сгрудились у старого черно-белого советского телевизора, чтобы посмотреть «Династию» и новости CNN по греческому каналу. «Как вам живется здесь?» – спросил я. «Все отлично. У нас есть все необходимое», – ответил глава семьи. Дети промолчали.