Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго

class="p1">Сущность никогда не оставляющего нас процесса познания или освоения мира – в нахождении точки тождества познающего и познаваемого, момента различимости – неразличимости Я и не-Я. Но тенденция к тождеству Я и не-Я есть преодоление нашей замкнутости в эмпирически достоверном корпусе нашего тела, есть выход в сферу отрицаемой эмпиризмом сущности и Я, и того, что это познает, есть, в конечном итоге. Сущность любви и заключается именно в осознании и реализации тождества основы нашего Я и не-Я, заключается в выходе человека за пределы самодостаточности собственной индивидуальности. Таким образом, сам процесс познания, сопряженный с любовью к познаваемому, обусловливает наше осознание единства мира, сущностной связи вещей и наличие в миреабсолютных ценностей, реализация которых в жизни и есть культура.

Здесь и проясняется принципиальная противоположность принципа выгоды сущности человеческой культуры. Принцип выгоды, прежде всего, предполагал как цель некое приобретение, любовь и культура предполагают – самоотвод «Выгодная любовь» – просто абсурдное словосочетание: там, где начинается выгода, заканчивается любовь, и наоборот. Вместе с тем приобретение как самоцель лишает нас ощущения смысла, который может быть дан исключительно культурой как принципом мироотношения, и напротив, смысл жизни становится ощутимым при нашей самоотдаче человеку, делу, всему миру.

Современная западная цивилизация, выросшая в огромной степени на идеях Просвещения, продемонстрировала на практике все возможности общества, основанного на принципе выгоды. Это, конечно же, интенсивный экономический рост и, следовательно, рост благосостояния людей, это безусловно ухоженность быта, это тщательнейшая разработка юридических норм жизни и вместе с тем – это острейший дефицит душевного общения, дефицит бескорыстия, дефицит любви. Экономическое благо (к которому так быстро привыкаешь), как выяснилось, не способно заменить человеку ощущение смысла, а люди живы ведь именно сопричастностью смыслу. Прагматизм, определяющий сознание западного человека, разрушает само основание человеческой личности, его непосредственное, «детское» начало, несущее нашему сознанию истинные благо и свет.

Впрочем нам, «истоталитарившимся» за многие столетия и изголодавшимися по свободе и достатку эти может досадные, но вроде бы малосущественные подробности – не помеха всем своим существом стремиться на Запад, либо, напротив, устраивать Запад у себя дома. И рождается иллюзия кардинальной перемены всего.

Между тем, очевидно, что ни что иное, как именно идеология Просвещения, с ее решительным отвержением абсолютных ценностей и вообще трансцендентного прямо породила и советский тоталитаризм, в лоне которого мы выросли, в конечном итоге чуть ни доведшие до уничтожения жизни на Земле. «Две системы» – всего лишь две ветви одного довольно ядовитого дерева, и наш героический прыжок с ветви на ветвь – увы! – не несет в себе никакого спасения. Принцип выгоды, пронизывающий своим ядовитым соком нашу цивилизацию, ничего не принес и не принесет нам, кроме духовного рабства.

Не уповать на «вхождение в рынок» как на глобальную панацею от всех зол, не предаваться политической суете, пронизанной тем же принципом выгоды, а обернуться к себе подлинному, к единственной ближайшей для каждого реальности, и в сопряжении себя с окружающей жизнью руководствоваться культурой как принципом смыслополагания в нашем мире. Это единственный путь утверждения собственного достоинства, это единственный путь прирощения в мире добра, и, следовательно, выявления глубинного смысла всего исторического процесса.

Литература

1 Дж. Локк. Избр. филос. соч. в 2-х тт. – Т. 1. – М., 1980. – С. 73.

2 Д Юм. Соч. в 2-х тт. – Т.2. – М., 1966. – С. 278.

3 Д. И. Писарев. Исторические эскизы. – М., 1989. – С. 445, 446.

4 И. Кант. Соч. в 6-ти тт. – Т.4(1). – М., 1965. – С. 395–396.

Жизненная установка человека и цивилизационный процесс[3]

Наше обыденное сознание внушает нам вещь, казалось бы, совсем очевидную. А именно: жизнь каждого человека подчинена социально-историческому процессу, изменить который он не в состоянии. Все мы так или иначе гребцы на галере истории, и наша роль – независимо от личных устремлений и амбиций – ничуть не завиднее роли рабов в языческих империях.

Единственное, что нам дано – это в силу своих сил и возможностей постараться постичь законы цивилизационного процесса, чтобы на основании знания этих самых законов понять историческое настоящее и попытаться прогнозировать историческое будущее.

Иными словами, обыденное сознание представляет мне, субъекту, цивилизационный процесс как объект. И объект этот есть для меня не что иное как Рок, так что рассуждать о какой-либо независимости от него – дело заведомо пустое и легкомысленное. И все наши «борцы за новую жизнь», и все наши «творцы истории» жили и живут все с тем же сознанием своей подчиненности историческому процессу, видя, правда, себя его прогрессивным орудием. Словом, восприятие цивилизационного процесса некоей объективной данностью есть не что иное, как признание полной социальной детерминированности человека.

Однако галеры, несмотря на все старания поборников «гражданской религии» (Руссо), принципиально не могут превратиться для человека в райские кущи: человек не может физически существовать без реального ощущения смысла, а смысла бесконечное взмахивание тяжелым веслом не дает. Смысл дается ощущением собственной внутренней свободы, той «тайной свободы», о которой говорили Пушкин и Александр Блок, и которую не подменишь любой, даже самой благостной и желанной, свободой общественной жизни.

Так мы сталкиваемся с противоречием: обыденное сознание заявляет о нашей безусловной подчиненности социуму, во всем его историческом развитии, частью которого мы ведь и в самом деле являемся, но что-то в нас упорно сопротивляется этой нашей полной подчиненности современной цивилизации. И мы либо 1) совершаем насилие над собой, пытаясь полностью адаптироваться к «законам игры», принятым в обществе (обычно это приводит лишь к сознанию собственной раздвоенности и попыток ее иллюзорной компенсации – от алкоголизма и наркомании до возможности преступлений и жестокости), либо 2) опять же совершаем насилие над собой, подчиняя себя той или иной социальной утопии, нередко доводя себя до фанатизма и все той же жестокости, нисколько, впрочем, не приближаясь к осуществлению заложенной в нашем существе свободы и все так же шаг за шагом теряя ощущение смысла собственного существования, либо 3) мы гордо противопоставляем себя вообще всей социальной жизни как таковой и добровольно становимся, как это было в молодежном движении 60-х, изгоями в обществе. Но неестественность последнего состояния сказывается особенно ощутимо, и к середине жизни осуществляется «возврат в общество» – все с тем же ощущением внутренней неудовлетворенности и разнообразными иллюзорными компенсациями этой неудовлетворенности собой и всем миром.

Думаю, что у нас нет иного выхода, как преодолеть само это наше обыденное сознание, которое, основываясь на внешнем опыте и доверяя исключительно внешнему опыту, жестко противопоставляя мое Я социуму в его историческом развитии, так или иначе полностью его социуму и подчиняет.