В глубине ноября - Туве Марика Янссон

— Доброго дня, — ответила Филифьонка тем равнодушно-любезным тоном, которым обычно разговаривала с мюмлами. — Они уехали. Не сказав ни слова. Спасибо хоть двери не заперли!

— Они никогда не запирают, — ответила Мюмла.

— Запирают, — прошептала Филифьонка, доверительно наклоняясь поближе. — Ещё как запирают. Шифоньер наверху закрыт на замок! Судя по всему, там они хранят сокровища, которыми больше всего дорожат!

Мюмла внимательно оглядела Филифьонку, её испуганные глаза, застывшие кудряшки — все до единой с заколками, боа из лисы, вцепившейся в собственный хвост. Филифьонка неисправима. По длинной садовой аллее к ним приближался Хемуль — он сгребал листья. За ним прыгал маленький хомса и собирал листья в корзину.

— Привет, — сказал Хемуль. — Выходит, и ты здесь.

— Кто это? — спросила Мюмла.

— Я принесла подарок, — проговорила Филифьонка за её спиной.

— Один хомса, — ответил Хемуль. — Помогает мне в саду.

— Прекрасную фарфоровую вазу для Муми-мамы, — сурово продолжала Филифьонка.

— Ага, — сказала Мюмла. — А ты сгребаешь листья.

— Надо немножко навести порядок, — кивнул Хемуль.

— Нельзя трогать палые листья, — взвизгнула вдруг Филифьонка. — Это опасно! Они гнилые! — Она сбежала с веранды, взмахнув одеялом. — В них бактерии! — кричала она. — Червяки! Гусеницы! Насекомые! Не прикасайтесь к ним!

Хемуль продолжал махать граблями. Наморщив упрямую и невозмутимую морду, он повторил невинно:

— Я навожу порядок для Муми-папы.

— Я знаю, о чём говорю! — Филифьонка угрожающе приблизилась.

Мюмла оглядела обоих. «Палые листья? — подумала она. — Вот странные ребята…» Она вошла в дом и поднялась наверх. Там было довольно холодно. Южная гостевая комната не изменилась: белый умывальник, поблекший штормовой пейзаж на стене, синее одеяло из гагачьего пуха. Умывальник был пуст, на дне обнаружился дохлый паук. Посреди комнаты стоял Филифьонкин саквояж, на кровати лежала розовая ночная рубашка.

Мюмла унесла саквояж и ночную рубашку в северную гостевую комнату и закрыла дверь. Южная гостевая принадлежала только ей, Мюмла знала это так же точно, как и то, что на углу умывальника под вафельным полотенцем лежит её собственная старая расчёска. Мюмла приподняла полотенце — расчёска оказалась на месте. Мюмла уселась на подоконник, распустила пучок и принялась расчёсывать красивые золотистые волосы. За закрытым окном, во дворе, продолжалась беззвучная утренняя перебранка.

Мюмла причёсывалась и причёсывалась, волосы начали искрить и заблестели ещё сильнее, Мюмла рассеянно смотрела на большой сад, который осень превратила в незнакомый заброшенный пейзаж. Голые деревья стояли плечо к плечу, точно серые кулисы, картонные стены в дождевой дымке. Беззвучная склока на веранде продолжалась. Спорщики махали лапами, подпрыгивали и казались такими же бутафорскими, как сад, — все, кроме хомсы. Он стоял неподвижно и смотрел в землю.

На долину наползала широкая тень — собирался новый дождь. И тут на мосту появился Снусмумрик. Вне всякого сомнения, это был он — ни у кого больше нет таких зелёных одёжек. Он остановился у кустов сирени и огляделся. Потом подошёл поближе, замедляя шаг. Мюмла открыла окно.

Хемуль отбросил грабли.

— Прибираешься, прибираешься, — проговорил он.

Филифьонка заметила в воздух:

— При Муми-маме такого не было.

Хомса смотрел на Филифьонкины сапоги и видел, как они ей жмут. Дождь наконец собрался. Последние жалкие листья отрывались от своих ветвей и облетали на веранду, дождь набирал силу.

— Привет, — сказал Снусмумрик.

Все переглянулись.

— Похоже, начался дождь, — нервно произнесла Филифьонка. — Хозяев нет дома.

— Хорошо, что ты пришёл, — сказал Хемуль.

Снусмумрик сделал какой-то неопределённый жест и спрятался в тени своей шляпы. Потом он повернулся и направился обратно к реке. Хемуль и Филифьонка пошли следом. Они остановились поодаль и смотрели, как Снусмумрик ставит у моста палатку и заползает в неё.

— Хорошо, что ты пришёл, — повторил Хемуль.

Они постояли ещё немного под дождём.

— Он спит, — проговорил Хемуль шёпотом. — Устал.

Мюмла видела, как они вернулись в дом. Она закрыла окно и аккуратно собрала волосы в красивый гордый пучок.

Нет ничего приятнее, чем наслаждаться жизнью, и ничего легче. Мюмла никогда не испытывала жалости к тем, кого встречала и потом забывала, никогда не вмешивалась в чужие дела. Она смотрела на остальных и их хлопоты со спокойным удивлением.

Одеяло из гагачьего пуха было синее. Шесть лет Муми-мама собирала пух, и теперь одеяло лежало в южной гостевой комнате под кружевным покрывалом, ожидая тех, кто умеет получать от жизни удовольствие. Мюмла решила положить в ноги грелку и знала, где её найти. Раз в пять дней можно мыть голову дождевой водой. С приходом сумерек вздремнуть. По вечерам в кухне будет тепло после готовки…

На мосту можно лежать и смотреть на бегущую воду. Или бегать, или пробираться по болоту в красных сапожках. Или свернуться клубочком и слушать, как стучит по крыше дождь. Наслаждаться жизнью — это очень просто.

Ноябрьский день понемногу клонился к сумеркам. Мюмла забралась под одеяло из гагачьего пуха, до хруста вытянула ноги и обхватила ступнями бутылку с тёплой водой. Снаружи шёл дождь. Через пару часов она проголодается настолько, чтобы снизойти до Филифьонкиного ужина, и, возможно, ей захочется даже поговорить. Но сейчас единственное, что ей нужно, — это погрузиться в тепло, весь мир — одно большое мягкое одеяло, обёрнутое вокруг Мюмлы, а все остальные — по другую его сторону. Мюмла никогда не видела снов, она засыпала, когда хотелось спать, и просыпалась, когда имело смысл проснуться.

В палатке было темно. Снусмумрик выполз из спальника. Пять тактов ничуть не приблизились, не вернулась ни одна нотка. Снаружи было совсем тихо, дождь перестал. Снусмумрик решил поджарить ветчины и пошёл к поленнице за дровами.

Когда костёр разгорелся, к палатке снова подошли Хемуль с Филифьонкой. Они стояли, смотрели на Снусмумрика и молчали.

— Вы ужинали? — спросил Снусмумрик.