Ты + я - Надежда Нелидова

Марафет навела от и до, разоделась во все импортное, вытрясла на себя из флакона последние капли французских духов. Припархиваю на место свидания… опять никого. Только в вестибюле за стеклом чья-то тень отпрянула – и исчезла в мужском туалете. Нет, девчонки, избалованы, испорчены наши мужики, а кто их испортил? Да бабы сами и испортили. Смотреть противно: на работе за мужиков пашут, дом, огород, дети целиком на них. Контролируют каждый шаг мужа, как малого дитяти, иной раз и наподдадут прилюдно – что ему, бедному, остается делать? Только глядеть в бутылку.

Недавно вон «Вятку» купила, позвала соседа подключить куда следует. Через минуту, звонко стуча копытами, прискакала его дражайшая половина. И все время, пока муж с машиной возился, она стояла рядом, контролировала. Он не знал куда глаза от стыда девать. Уши пылали, как у первоклассника. И жалко и противно на них, женушек, глядеть. Неужели я в такую же фурию превращусь, когда замуж выйду? Если, конечно, выйду: сороковник на носу. Как думаете, выйду я замуж? (Ой, Зотовна, не напрашивайся на комплимент, первым сортом у нас пойдешь, не сомневайся. Ну давай, чего дальше-то было).

– А в службу знакомств я еще раз объявление давала. Служба знакомств, девчонки, это попытка обхитрить Бога. Такая дьявольская игра, и фишки в ней – живые мужчины и женщины. Женщины ломаются. А мужчины втягиваются и потом не могут без этого. Самая увлекательная ставка – живые люди. Повезет – не повезет. А если повезет, то ведь впереди может повезти еще больше.

Ну так про объявление. Откликнулся молодой человек из района. Внешность, характер, знак зодиака, душевная манера письма – все меня устраивало. Даже с тем, что он из мест лишения свободы, я смирилась. А может, думаю, «Калина красная– 2» у нас закрутится?

Полгода переписывались, прежде чем его к себе пригласила. Приехал, вместо цветов и конфет на стол водрузил бутылку, в одиночку напился и так быстро, так грязно опьянел. Стал кричать, что нечего нос воротить, его такие, как я, пачками везде дожидаются. Да не такие, не такие, а лет на двадцать помоложе и посимпатичнее. В общем, проболтался голубь, что тем и промышляет: ездит от одной отчаявшейся женщине к другой, а адреса вычитывает из газет, и письма пишет под копирку, только имя и адрес меняет. Такая, видите ли, нынче профессия: муж по объявлениям. Накормят, напоят, спать рядышком уложат, а кто-нибудь и свитерок мохеровый свяжет.

В общем, когда его уводила милиция, он орал на весь подъезд, что я его обворовала, и обещал со мной поквитаться, когда его отпустят. Ой, девки, сраму натерпелась!.. «Разборчивей нужно быть, женщина», – строго сказал веснушчатый милиционер, а сам по годам мне в сыновья годился. В общем, Любы Байкаловой из меня не получилось.

Той ночью я глаз не сомкнула, извертелась, изревелась. Да что толку, говорят же: слезами портянку и ту не постираешь. И поняла под утро: все. Надоело. Вынула из столика заветные упаковки снотворного – того, после которого, говорят, уж точно не проснешься, если передозируешь… Только пусть меня найдут не страшненькой, а красивой.

Утерла слезы, выкупалась в ванне, накрасилась. Надела самое красивое белье и любимое платье, белое, как снег. Посмотрела в зеркало – прелесть! Мордашка симпатичная(ведь правда, девки, не вру?!) Ноги стройные, талия – как у Гурченко… Вот только если платье слегка в пройме прихватить – еще лучше будет. Вдела нитку в иголку, уселась на пол – так до утра и провозилась, даже песенку замурлыкала. И на работу пошла в этом самом платье – встречные оборачивались. А снотворные таблетки высыпала по пути в мусорный контейнер…»

ЛЯЛЯ

Ночью я заскулила. Толстокожая Тоська спала как бревно. Зато Ляля, точно и не засыпала, легко поднялась, терпеливо стала гладить меня по плечу короткой твердой ладошкой.

– Лялька, – скулила я, – но если ЭТО так, то зачем тогда все на свете? Зачем жить, если самое главное на свете – ЭТО – и так?

Она долго не отвечала.

– Знаешь. Я тут недавно у остановки заводской… влетела в автобус, радуюсь, что долго ждать не пришлось. А потом и началось. Ни с того ни с сего вспомнила, как сотрудница именно на остановке с будущим мужем познакомилась. Подходит ОН, спрашивает маршрут. Она, разумеется, и не подозревала, что это – ОН. Слово за слово – разговорились. Дело до свидания дошло, а там и свадьба. И вот я почти поверила, что еще бы немножко, чуть-чуть постояла – и он, мой ОН подошел бы, непременно подошел. Обрадовалась, дурочка, автобусу, который в опостылевшую комнату повезет. И в следующий раз, понимаешь, нарочно уже стою, жду – ЕГО. Восемь автобусов пропустила. Замерзла, трясусь, как собачонка. Только в девятый автобус зашла. И, знаешь, о чем думала? Не о том, что бронхит наверняка схватила, а что он, мой ОН в третьем или в четвертом автобусе сидел. А я, значит, на остановке ждала. Мало ли случаев, когда он билетик попросит передать, руки соприкоснутся, взгляды встретятся и – на всю жизнь…

Ляля тискает подол сорочки.

– Или вот еще… Ездила в санаторий, там слух прошел, что в парке какой-то маньяк насилует женщин. Не бьет, не угрожает, пиджачок стелет, галантный такой маньяк. Главврач собирал, предупреждал. Все женщины выходить боялись. А я купила спортивный костюм и начала бегать. Нарочно, понимаешь? Где поукромнее, потемнее, побезлюднее.

Судорожно вздохнув, Ляля одними губами отвечает на мой немой вопрос:

– Не изнасиловал…

Вот гад, действительно. Я вижу все: душную южную ночь, белую под луной дорожку. Вижу криво, по– заячьи бегущую Лялину тень – короткую, с плоской, блинчиком, грудью, с ножками иксом. Ляля прислушивается к хрусту гравия, боязливо приседает, поблескивает стеклышками очков. Нету!

Маньяк называется.

Тут она заговорила умоляюще почти: «Знаешь, даже если я выйду замуж – ведь и в сорок лет выходят, правда?! – у меня в голове будет держаться такая беспристрастная, холодная арифметика. Сколько во мне умерло сотен ночей, холодных, пустых…»

Ляля трогательно, как на сцене, тянет шею, говорит нараспев, слабенький голос дрожит.

– Вот если бы на площади пытали человека, он бы корчился, кричал. А сколько женщин мучается, сколько сомкнутых губ готовы каждую минуту распахнуться в крике, сколько сухих глаз вмиг нальются слезами, сколько бровей горестно надломится и сколько рук взметнется в мольбе… Нет, не взметнутся, не распахнутся, не надломятся. Они ведь все модно одетые, в косметике, с сумочками, такие независимые, волевые, самодостаточные. А каждая корчится на Лобном месте внутри себя. Целуются влюбленные, старики внуков выгуливают, катятся коляски, пары под ручку мимо идут. Жизнь мимо идет…

Ну, спать пора. До завтра.

ТОСЯ

Назавтра меня будит грубый окрик:

– Смотрите на нее, дрыхнет, старая трелевочная лошадь. – Это Тоська, она у нас не выбирает выражений. Обитательниц женского общежития окрестила «старыми вешалками» и «девушками не первой свежести», ее и в профком, и на женсовет таскали «за оскорбление советской женщины– труженицы» – бесполезно. – Марш за хлебом, разоспалась. Суп есть не с чем.