Договор с вампиром - Джинн Калогридис

В его занесенной руке что-то блеснуло. Меня обожгло болью, и я закричал.

Почувствовав у себя на плече чью-то холодную руку, я проснулся и с ужасом обнаружил, что смотрю в белые волчьи глаза.

– Аркадий, – сурово произнес дядя. – Просыпайся. Как ты мог заснуть?

Я заморгал, и волчьи глаза превратились в отцовские, вернее, в изумрудно-зеленые глаза дяди, ярко сиявшие на его бледном лице. За окошком начинало светать.

– Мне пора, – сказал дядя.

Я встал и проводил его до двери, поблагодарив за время, проведенное в скорбном бдении. Он недовольно махнул рукой.

– Это мой долг.

Дядя умолк. Впервые за все это время я ощутил в его поведении какую-то нерешительность.

– Скажи, отец упоминал о том, что тебе, возможно, придется занять его место?

– Да. А как же может быть иначе? Я и сам намеревался вернуться и взять управление хозяйством в свои руки. Сочту за честь работать для вас.

– Прекрасно. Но не будем говорить о делах сейчас, когда наши сердца переполнены горем.

Дядя положил мне руки на плечи – традиционный жест прощания. Мы расстались. Я решил не возвращаться в часовню, а направился к дому. Дядя скрылся в предрассветной мгле, двинувшись в противоположную сторону, к замку.

Трава была мокрой от росы. Где-то неподалеку вновь завыли волки. Я прибавил шагу. Слева мелькнуло что-то темное. Я застыл от ужаса. Возможно, то был одинокий волк, а может, и медведь.

Я ошибся: то был мой брат. Окровавленная фигурка Стефана тускло поблескивала в слабеющем лунном свете.

Брат стоял возле дальнего угла восточного крыла дома, выходившего в сторону леса (забыл упомянуть, что между нашим домом и замком стоял высокой стеной густой лес). Подняв ручонку, Стефан махнул в направлении вздымавшихся к небу сосен.

Наши глаза встретились. Ничто в его взгляде не напоминало того беззаботного сорванца, каким он был при жизни. Брат глядел на меня серьезно и с упреком. Он унаследовал не только цвет материнских глаз, но и их форму: карие глаза Стефана были миндалевидными. Голова брата показалась мне непропорционально большой для его щуплого тельца. Под подбородком лоскутами висела разорванная кожа, обнажая белые кости. Указательным пальцем Стефан снова и снова тыкал в сторону стоящих в отдалении сосен и нетерпеливо топал ногой. Только сейчас, через двадцать лет, я вспомнил, что у брата была такая привычка – топать ногой от нетерпения.

Я испуганно вскрикнул, опустился на колени и закрыл лицо руками. Так я простоял несколько минут и лишь потом отважился слегка разжать пальцы и взглянуть на то место, где мне примерещился мой давно усопший брат.

Стефан исчез. Я поднялся на ноги, счистил с брюк налипшие на них влажные стебельки и поспешил в дом.

* * *

Сейчас я дома, пишу эти строки, но неприятное чувство не покидает меня. Мне везде чудится Стефан: и возле кровати жены, и в коридоре. Конечно, мои видения – не более чем результат постигшего нас горя, и все же мне никак не отделаться от заполонивших мозг мыслей о мороях. Почему эти нелепые легенды не идут у меня из головы?

Мой бедный маленький Стефан, что ты с таким упорством призываешь меня искать? Какие сокровища, спрятанные в лесной чаще?

Я писал с лихорадочной скоростью, не замечая времени. А оно движется к полудню, если судить по солнцу, которое поднялось уже высоко в небо. Бедняжка Мери так утомилась, что спит беспробудно. Пойду и я прилягу. Очень надеюсь, что мне не приснятся волки.

ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ЦЕПЕШ

6 апреля

Пишу глубокой ночью; вполне вероятно, что сейчас уже седьмое апреля. До чего мне хочется провалиться в сон. Я так устала. Накануне смерти отца я не сомкнула глаз, проплакав всю ночь. Следующая ночь была еще более беспокойной, мне едва удалось вздремнуть. И теперь, когда я начала проваливаться в долгожданный сон, Брут громко залаял. Пес не отходит от окна. Хорошо хоть замолчал, но если он снова станет лаять, мне придется запереть его на кухне, иначе этот бдительный страж поднимет весь дом.

Когда я в первый раз открыла глаза и взглянула в окно, мне показалось, будто я вижу в стекле отражение дядиного лица. Разумеется, я ничего не видела, а просто перенесла в явь остатки сновидения. Брут, не умолкая, заливался лаем. Мне пришлось встать и открыть ставни. Внизу мелькнул серый, быстро удалявшийся силуэт. Волк.

Я подумала, что от страха мне теперь будет не заснуть, и решила написать о приезде Каши и Мери. Но усталость оказалась сильнее моих страхов. Ложусь. Приятных тебе снов, Брут!

* * *

ДНЕВНИК МЕРИ УИНДЕМ-ЦЕПЕШ

7 апреля

Трансильвания, в которой я оказалась, одновременно поражает своей красотой, дикостью и своими странностями. Особенно странными кажутся мне здешние люди, и в первую очередь – родственники моего мужа. Их я рискну назвать самыми странными.

Мне совестно писать такие слова. Но я должна каким-то образом снять с себя груз тяжелых мыслей, непрестанно одолевающих меня. Я не решаюсь заговорить об этом с моим дорогим мужем и уж вовсе не намерена делиться подобными мыслями с его сестрой. Однако, едва начав писать, я почувствовала искушение объяснить свои тягостные раздумья особенностями своего нынешнего положения. Наверное, любая женщина, готовящаяся впервые стать матерью, испытывает волнения, схожие с моими...

Что за чепуха? Я никогда не была изнеженной и не страдала нервными расстройствами. Аркадий гордится моей уравновешенностью, и это не преувеличение. Я принадлежу к породе хладнокровных людей. И мужа своего я люблю за его теплоту, страстность, за откровенные признания, которым не так-то легко сорваться с моих губ. Часто я просто завидую его душевным качествам.

Но сестра Аркадия и его дядя (буду называть этого человека так, хотя на самом деле он приходится мужу двоюродным дедом) отличаются эмоциональностью, превосходящей все разумные пределы.

Повторяю, я не отваживаюсь поделиться своими наблюдениями с Аркадием, поскольку он и так тяжело переживает смерть отца. Я не имею права усугублять его горе, ибо знаю, что это такое – терять близких людей. Сама я осиротела в тринадцатилетнем возрасте. Правда, я не осталась совсем одна на белом свете. У меня четверо сестер и трое братьев, но все мы росли порознь, живя у дальних родственников. Поэтому могу с полным основанием сказать: когда мои родители безвременно и трагически погибли во время пожара, я почувствовала себя круглой сиротой, у которой не осталось близких. С тех пор я мечтала вновь оказаться в большой и дружной семье. Слезы застилали мне глаза, когда я читала замечательные, душевные письма, которые писали Аркадию в Лондон его отец, сестра и дядя. Эти люди звали меня в свою семью. Я была искренне польщена – мне предлагали стать частью древнего рода, насчитывающего не одно столетие. Я восприняла их приглашение как настоящий подарок судьбы, сознавая, что моим детям будет чем гордиться.