Колесница Джагарнаута - Михаил Иванович Шевердин

не желали подниматься.

— Они, — говорил Аббас Кули, — не верили мне, не верили, что мы друзья… Кричали, ругались, шипели дикими кошками. Прекрасные гурии дрались, пускали в ход кривые свои когти-бритвы. А красавица Шагаретт ножиком замахивалась. И где только она его нашла, отчаянная!

Бедняга Аббас Кули выбрался из колодца весь в ссадинах, царапинах и, болезненно охая, осторожно притрагивался пальцами к правому усу-жгуту — цел ли он.

— Видите ли, начальник, она — неземная красавица, госпожа бегим, такая недотрога. Осмелился я прикоснуться к ней, помогая привязать к божественной талии веревку… Ох, усы мне повыдернула. Злодейка! Ее спасают, а она драться!

Час поднимали на арканах пленниц из кяризной галереи. Когда прятались там, им понадобились минуты — их гнало отчаяние, — чтобы соскользнуть по отвесной стене головоломного колодца.

И даже на поверхности, под яркими лучами солнца, под синим небом Шагаретт долго не могла прийти в себя и понять, что ее и подругу извлекли на свет божий не бардефуруши-калтаманы, а подлинные друзья.

Пряча лицо под полой черного искабэ, девушка упрямо твердила:

— Я не рабыня! И она, подружка, не рабыня. Я дочь вождя могучего Джемшида, а он связывал меня — свободнорожденную — арканом. Он касался меня руками. Пусть побережется, презренный. Отец отомстит ему.

Она с такой яростью поглядывала на Аббаса Кули, что тот закрывался рукой и стонал:

— Ай, ай, какой взгляд! Кавказский кинжал, а не взгляд.

Обе девушки, освобожденные от опутывавших их веревок, обессиленные, сидели на земле, закутавшись в свои черные, тяжелого шелка искабэ, оставив открытыми блуждавшие по лицам стоявших вокруг людей глаза. И снова начальника экспедиции поразил горящий темным огнем взгляд той, которую звали Шагаретт.

Он даже смутился, хотя и забыл вообще, приходилось ли ему когда-нибудь испытывать что-либо подобное.

Но под взглядом Шагаретт страшно хотелось опустить глаза и предаться каким-то неясным, но удивительно странным сумбурным чувствам.

По-видимому, внимание, с которым он смотрел на девушек, его суровая внешность, его рассеченное шрамами серьезное, сухое лицо привлекло Шагаретт. Она вскочила и, поддерживаемая под локоть подругой, спустилась по ссохшимся комьям глины вниз с отвала и подошла, шатаясь от слабости, к начальнику экспедиции.

— Ты вождь? — спросила она, не отводя покрывало от нижней половины лица. Он так и не видел еще ее губ, но почему-то подумал: «Они у нее прекрасны».

— Я просто начальник экспедиции, советской экспедиции.

Она пожирала его глазами. И во взгляде ее Алексей Иванович читал ярость и благодарность. Удивительны были эти глаза. В них метались самые разноречивые чувства — надежда, горе, радость, страх, счастье, недоверие, наивное восхищение.

— Ты воин! А разве воины оскорбляют, унижают девушек?

— Мы советские люди. Мы защищаем девушек и женщин… Никто не посмеет теперь оскорбить вас.

— И твое слово верное?

— Верное.

— Ты говоришь — ты не воин?

— Я инженер.

— Анжинир? — протянула она незнакомое слово. — Нет, ты воин, у тебя на лице знак доблести. — И она вдруг высвободила руку и тонкими, с ярко накрашенными ногтями пальцами осторожно погладила ужасный шрам, рассекавший лицо Алексея Ивановича от виска до подбородка. — Ты воин со знаком меча. Великий воин! Настоящий воин!

Даже сквозь кофейный загар было видно, как кровь прилила к щекам Алексея Ивановича.

— И ты, великий воин, не продашь меня? И ее? — в голосе Шагаретт звучало недоверие, хотя глаза ее и ликовали.

— Не бойся. И твоя подруга пусть не боится. Вы обе свободны!

— Я больше не рабыня! — и в голосе Шагаретт прозвучало недоверие, хотя глаза ее ликовали. — И она! И Судабэ? — девушка показала глазами на совсем сникшую подругу своих бед.

— Калтаманы бежали зайцами, — вдруг вмешался Аббас Кули. — Калтаманов и бардефурушей прогнал он, Великий анжинир. И… я…

Он гордо подкрутил черно-красный свой ус, но тут же жалобно поморщился.

— Ох, ну и коготки у кошки!

Но Шагаретт не обращала внимания на Аббаса Кули. Она кокетливо поправила складки искабэ, закутавшего ее с головы до кончиков зеленых с золотом туфелек, чуть выглядывавших из-под подола, шагнула к начальнику экспедиции и высокомерно сказала:

— Дочери джемшидов ни перед кем не склоняют голову. Я дочь Джемшида, вождя. Дочь Джемшида целует тебе ноги, великий воин и… анжинир.

Конечно, Шагаретт и не собиралась приводить свое намерение в исполнение. Но начальник невольно протянул руки, чтобы остановить девушку. И действительно, она вдруг начала клониться вперед, чуть не упав к его ногам.

Он подхватил ее. Минуту она почти лежала в его объятиях. Решительно высвободившись, она отошла в сторону и слабым голосом проговорила:

— Великий воин со знаком меча на благородном лице, ты избавил меня от участи жалкой рабыни. Теперь ты мой хозяин и повелитель до конца нашей жизни. А сейчас прикажи отвезти меня в становище моего племени могущественных джемшидов.

И она бессильно опустилась на землю.

— Бедняжке дурно, — сказал начальник толстоликому, — отвезите девушек в Мурче. И пусть о них позаботятся ваши женщины.

Девушек посадили вдвоем на коня, и кавалькада пустилась в путь.

Начальник с Аббасом Кули остались у кяриза. Надо было измерить колодцы, глубина которых увеличивалась по мере приближения к горам. Алексей Иванович, несмотря на ворчание Аббаса Кули, спустился в галерею. Он мог воочию убедиться в двух вещах: насколько удивительно было то, что девушки бесстрашно сумели спуститься по отвесным стенам колодца, в которых были выбиты очень небрежно зарубки для ног, подобие ступенек. Даже страхуясь веревкой, физически крепкий начальник спустился с большим трудом, рискуя свалиться вниз. Но еще больше поражал грандиозный размах всего сооружения. Он прошел около километра по канъат — водосборной сводчатой галерее, укрепленной арками из обожженной глины. Поток воды, чистой, холодной, тек по дну кяриза. Глубина его достигала местами колена. Еще и еще раз восхищался Алексей Иванович искусством мастеров-кяризчи.

— Мой отец строил еще большие, еще более совершенные кяризы, — сварливо возразил Аббас Кули. — А когда я был молодой, вот на этих на своих плечах я перенес, помогая отцу, через такие колодцы тысячи мешков глины, гальки, песка. Что тут такого?

Пробыли они вдвоем в кяризе несколько часов. Расположившись в прохладе под колодезным отверстием, начальник при слабом, сочившемся сверху свете, записывал данные промеров. С трудом, тяжело дыша, упираясь спиной в стенку и нащупывая осторожно ногами зарубки-ступени, они выкарабкались на поверхность.

Их встретил сердитый, неожиданный окрик:

— Тихо! Так стоять!

На них были направлены дула винтовок. Сумрачные лица, загар которых так оттеняло зеленое сукно форменных фуражек, выглядели строго.

Пограничники окружили колодец.

— Блоха высоко прыгает, — сказал, поднимая руки, Аббас Кули. — И все равно на землю падает. — Он явно перепугался.

Недоразумение тут же выяснилось.