Мужик и камень - Анна Александровская

вам что-нибудь теплое, кофту, к примеру, или шаль?

Женщина внимательно, с неподвижным лицом, слушала

говорившего. Гомозов воспринял это молчание за согласие.

– Только побудьте здесь, я мигом! Мигом! И не думайте! Это

чисто по-человечески. И ничего не значит! Сочувствие, так сказать.

Только вы подождите. Несколько секунд. А я сбегаю! Кофту потом

вернете, как время будет. А я заодно и деньги захвачу, которые вы

на меня за проезд потратили. Все-таки, я не привык в долгу

оставаться! – пролепетав это, он расплылся в благороднейшей и

глупой улыбке.

Дама, доселе молчавшая, задержала победный взгляд на

стоящем перед ней мужчине, неожиданно усмехнулась, отчего

Гомозову сделалось особенно неловко, и, не скрывая превосходства,

заявила:

– По вечерам, не на своей остановке, ждать неизвестно кого, в

надежде, что принесут кофту и мелочь за проезд?! Вы знаете, это

что-то из ряда вон, – ее слегка подмерзшие малиновые губы вновь

потянулись в ухмылке с явным намерением унизить собеседника. –

Или, хуже того, вы меня к себе еще позовете?! Кто знает? Может

быть, это, в самом деле, вы и хотели предложить? – тут она колко

рассмеялась. – Но вы ведь даже не знаете, кто я. Даже имени моего

не знаете, к тому же, и я не знаю, кто вы.

От смеха у мужчины болезненно сжалось в груди, однако

женский ответ не привел в замешательство, он протянул руку и

быстро строго представился:

– Гомозов. Филолет Степанович.

Дама руки не взяла. Но смеяться перестала, и даже усмешка

слетела с ее губ.

– Знание имени не говорит о том, что ты знаком с человеком.

Думаю, спорить вы не станете, и спасибо за предложенную

помощь, за кофту, за мелочь, но мне ничего не нужно. Судя по

вашему добродушному тону, предполагаю, это вы из-за жалости, не

иначе как. Все же иногда человека должен кто-нибудь пожалеть.

Придерживаюсь этой позиции, сейчас она потребнее для меня. Я

обращусь к вам, когда мне понадобиться жалость. Разрешите? – ее

глаза заставили Гомозова пугливо кивнуть.

Более женщина говорить не стала, она развернулась и, не

попрощавшись, пошла вдоль дороги, будто никакого диалога и не

было. Мысли о том, чтоб ее проводить у Филолета Степановича не

возникло и не могло бы возникнуть, смотреть ей в след он тоже не

стал. С равнодушным видом, но с шатким потерянным внутренним

состоянием, Гомозов так же развернулся и пошел прочь, только в

сторону своего дома, туда, где вдали пялились неприятными огнями

многочисленные, ничего не обещающие глаза многоэтажек и

искрящийся электрический свет фонарей, зависших в черном небе,

звал за собой.

***

Следующим днем на работе Гомозову выпало особое

поручение, невероятно любопытное – папка с бумагами. Но, нет,

эти документы не требовалось перебирать, их полагалось снести в

одну кантору в центре города, и Филолет Степанович не мог не

согласиться (да и не пришлось бы). Экая же редкость: трудовой

день не ограничится пространством четырех стен с потертым

столом и скрипящим жестким стулом.

Дорога в назначенную кантору лежала через улицу

Переходную и она уготовила для Гомозова новые, весьма

пренеприятные известия. Так, проходя мимо Ливерпуля, Филолет

Степанович заметил своего друга, Журкина. И вот ужас, тот был не

один!

В компании давнего товарища состояла одна, достаточно

прелестная (в общественном понимании), дама. Григорий

Станиславович и сия кокетка нежно обнимались, что-то

нашептывали друг другу и приподнимались над землей. А дама-то,

дама! Она даже умудрялась пританцовывать в воздухе, мило

подергивая своими аккуратненькими ножками в светлых ажурных

колготах.

«Тьфу! И этот человек еще является моим другом?! Какая

низость!» – промелькнуло в голове у Гомозова. Его охватили злоба,

разочарование, расстройство, и все это возрастало с каждой

секундой в геометрической прогрессии. Теперь Филолет

Степанович, не ощущал под собой ног, но они тяжело хлопали об

асфальт, уже особенно широко шагал и деловито размахивал рукой

с документами. – «У меня был один товарищ. Был… И сплыл…» –

цедил он про себя, и ему хотелось побыстрей удалиться, чтобы

остаться незамеченным. Но тут Григорий Станиславович

обернулся, будто почувствовав, что о нем сейчас ведется мысль, и в

толпе прохожих он тут же разглядел резво шагающую знакомую

осанистую фигуру. Так обычно складываются обстоятельства для

тех, кто хочет промелькнуть незамеченным. Уж лучше не

скрываться, чем выглядеть дураком.

– Филолет Степанович! Филолет Степанович! Иди скорей

сюда! Скорей сюда! Я тебя кое с кем познакомлю! – закричал

Журкин, не выпуская из объятий фривольную, звонко

рассмеявшуюся, девушку.

Но шагающая фигура только больше ускорилась, спустя

несколько коротких секунд юркнула в сторону и бесследно

скрылась за поворотом.

Филолет Степанович ладонью смахнул со лба пот и стал

нащупывать в нагрудном кармане платок. Выходит у него теперь

никого не осталось, даже старого приятеля – и тот сплавился.

Теперь – никого. Вовсе никого. Гомозов едва отдышался, сердце

внутри словно раздулось и забилось так, что мужчину пошатывало,

в висках тоже колотило, но хуже того, атаковала жуткая мигрень.

Любой бы определил, что ему нездоровилось: лицо несчастного

побелело, а рука, поднося платок ко лбу с крупными каплями пота,

неистово тряслась. Но, ничего, ничего… Не привыкать. Не

привыкать!

Вечером, когда Филолет Степанович был уже дома и лежа на

диване в своем излюбленном флисовом халате, преспокойно

потягивая пятки, раздался телефонный звонок.

– Кто там ещё?! – пробурчал он себе под нос, переводя взгляд

на звенящее устройство. – Ах, да, знаю! Знаю! – Гомозов имел

абсолютную убежденность в своих доводах.

Брать трубку он не хотел, но все же, чтобы доказать себе

самому свою же собственную догадливость, он поднялся и лениво

зашагал к телефону.

– Да! Слушаю! – громко раздалось в комнате, как только

трубку сняли.

– Филолет Степанович! Филолет Степанович! – восклицал

сквозь потрескивающую связь Журкин. – Это я тебе телефонирую!

– Что и требовалось доказать, – в сердцах произнес Гомозов и

скинул звонок.

– Эх, Гриша, Гриша!.. Дурак ты, Гриша! – только это

расстроено пробормотал Филолет Степанович, и мысленно

добавил: – Нет больше друга.

Но телефон на этом не угомонился. Через короткий интервал

времени он снова затрясся в оглушительном звоне. Гомозов сел на

край дивана и все изображал вид, будто он ничего вовсе не

замечает, ничего не слышит. Но после второго звонка, безжалостно

разрывающего воздух, последовал и третий, а за ним, через

недолгую паузу – четвертый.

– Нет, так больше не может продолжаться!!! – завопил

Филолет Степанович, выходя из терпения. – Ну, сколько можно!

Гриша, Гриша… Неужели не ясно, если не отвечают, значит с ним

никто не хочет разговаривать! – но телефон неумолимо трещал, и,

наконец, Гомозов раздраженно вскочил и зашагал к нему. Сорвав

трубку аппарата, он озлобленно