Короткие истории - Леонид Хлямин

вселенной «Морровинд». Кто играл если, тот понимает, о чем я. Особенно зеленится в жару под лучами солнца облицовка купола. Основного и обсерватории.

Пока я заливал бетон, краем глаза смотрел на эти купола, и вспоминал его историю.

Открыт был планетарий в 1954 году. Здание венчает скульптура «Мир» работы Веры Мухиной, известного советского скульптора. Это ее последняя работа, – помню, потому что нам это часто вдалбливали на парах «Эстетики» и «Этики». Илья Пермяков любил об этом говорить, – вел у нас как раз курс эстетики, устраивал первые в городе видеологии – фестивали авторского кино. Я ходил несколько раз ради интереса. А кликуха, между нами, у Ильи была как-раз-таки – «Эстет».

Планетарий нам построили немцы, поэтому издалека он похож даже на рейхстаг, – как мы заметили. Ну, определенно, что-то немецкое есть в стиле, романское.

Какое ж государство мы проебали! Какой город. В мой город ехали толпы людей со всего мира, чтобы посмотреть на тот же планетарий, да вообще на все подряд. А я вот, имею честь, делать это все время. Нет, это хорошо, что у нас повышенное чувство патриотизма. Хорошо, что я именно в этом городе родился, правда. Это хотя бы не пошло, как скажем, было бы пошло родиться в каком-нибудь курортном городишке или же в столице.

Сталину и Гитлеру надо было объединиться и завоевать весь мир. Или же Сталину на обломках Берлина нужно было создать новую мировую столицу. Или где-нибудь на Гибралтаре, выкинув на хуй оттуда англичан.

Пот льет ручьем, сгребаю раствор в поддоны, а в голове моей уже глобальные проекты по возможному переустройству мира заняли места: планетарий, немцы, русские, скульпторы, развитие науки, империя от Гибралтара до Сахалина…

Смешной я человек, ей богу. Очень смешной.

Дни шли быстро. Иногда, я ловил моменты, и спокойно сидел в каком-нибудь укромном месте. Если сидеть было не на чем, то садился прямо на цементный пол, кидал рукавицы, и садился. Доставал сигарету. Смотрел в оконный зазор. Синее степное небо. У нас небо Великой Степи, не замечали?

Синий, голубой – наши исконные цвета, мы их и унаследовали интуитивно, вон, например, возьмите герб и флаг нашего «Ротора». Синий – цвет Волги, голубой цвет – цвет неба. Можно – наоборот. Улавливаете суть?

Приходил Игорь. Садился рядом. Вообще, на стройке если ты сидишь, то обязательно кто-то подойдет и сядет рядом. Тяга к некому коллективному, все равно, в чем это коллективное проявляется, – в нас заложена крепко.

– Ну че, не будешь искать Риту свою, – спрашивал я.

Игорь опускал голову, как будто бы стеснялся об этом говорить, лыбился в пол, и застенчиво отвечал:

– «Да не знаю я… Уже сколько времени прошло. Нужен я ей теперь? Она-то помнит?..»

– Попробовать никогда не поздно. По интернету попробуй. Наверняка, она у тебя сидит на всяких «одноклассниках», «фейсбуках»… Хочешь, я попробую тебе ее найти?

– Да не знаю, я, Лёнчик, не знаю, – уклончиво отвечал Игорян, – надо ли теперь это все кому…

– Ну смотри, – я тоже уже сидел как Игорь: скрестив руки, голову опустил в пол, рассматривал свои плевки, и растирал их пожелтевшим от песка и цемента носком ботинка.

КРЫШИ

На холоде пить коньяк с пятью звездочками вполне приятно. Но ноги начинали подмерзать, и надо было решать ситуацию с деньгами: их как всегда у нас практически не было. Только коньяк, пакет сока и лимон – набор «преуспевающего человека». Хотя сок можно отсюда вычеркнуть, оставив коньяк и лимон. Желтый пакет имелся, в котором были эти продукты. Они именно стояли в нем, а не лежали; стояли в пакете, на тронутой холодом старой скамейке во дворе дома, на «Портах». К тому же ребятам нужно было дунуть, и мы отправились в подъезд. Вернее, мы думали, – куда бы пойти. Хорошо, что кто-то вошел, приложив магнитный ключ к кругляшку домофона, и мы смогли беспрепятственно пройти внутрь. Заодно решив проверить крышу «№1», поскольку она была уже закрыта около года, по словам некоторых.

Какой-то пиздюк, когда мы зашли в подъезд, испугался нас, увидев. – Лифт открылся, – а он стоит в углу, закрывает лицо рукой. Мы не пошли за ним. – Двери закрылись, и он уехал, не успев спуститься. Андрей выругал этого пиздюка. А Дима на это сказал, что-то типа – вот, он, мол, педагог по образованию. Мы одновременно осклабились.

Я подумал, почему-то, что тоже как-то боялся в детстве всяких дядек; мне казалось, что за мной они ходят, преследуют и хотят меня убить или изнасиловать, или похитить. Я боялся идти в школу и возвращаться из нее. А дома боялся сидеть один. – Вот-вот позвонят в дверь, или она сама откроется, и войдут грабители и убийцы по мою душу. Я запрыгивал с ногами на диван, включал телевизор, и тихонько сидел в одной позе. По телеку показывали сериал «Место встречи изменить нельзя». Я ходил во второй-третий класс. МУРовцы охотились за преступниками; я хотел, чтобы они поймали заодно и тех, кто за мной идет, когда я направляюсь в школу, или из нее.

Когда лифт освободился, мы доехали до последнего седьмого этажа, поднялись по ступенькам до чердака; убедились в том, что крыша открыта.

Дверь, ведущая на крышу, скрипела. Противно так, – визжаще, ржаво.

Дима достал надломленную до середины белую пачку (пачку «Казбэк» и спычки, – просил мальчик-сорванец в советском мультике у продавщицы из лотка) и стал понемножку высыпать на зеленый мятый «красноярск».

Мы вылезли наверх. Позже Андрей пошел встречать Виталика…

Ах, да, на крыше мы с ним выпили еще по чуточке коньяка сначала.

– Здравствуй, родная крыша. – Ну, здравствуй, – сказал он.

– А на ней лучше, – сказал я, – больше обзора. – Да, на этой лучше. Но на соседней не так палевно.

Я обратил внимание на то, что на наши «спальные места» положили моток шланга и каких-то проводов. Рядом, в баке по-прежнему валялись бутылки, – значит, с прошлого лета ничего не изменилось.

Помнится, как мы пьяные улеглись впятером летом и лежали всю ночь. Вино было разлито и как-то остро пахло, смешавшись с запахом покрытия крыши.

До того как лечь, меня тошнило; я и не думал отворачиваться от присутствующих, я сидел на парапете и блевал, временно разозлившись на всех. Меня успокоили. Я лег, подложив под голову свою сумку с шахматами. У других и сумок не было никаких. И вообще ничего не было… Еще мы катались по серому настилу крыши, и боролись, оцарапав все руки и ноги… Прислонились к нагревшемуся за день кирпичу, и беседовали, несли