Юлий Ким - Юлий Черсанович Ким

class="v">И вот вам результат:

Геройски погиб весь отряд…

До свиданья, родной край.

Мы шагаем прямо в рай!

Ты не жди, не жди, не жди меня, родная,

Я любил тебя! Прощай.

1984

СТРАШНЫЙ РОМАНС

Петр Палыч ходил на работу,

И не знал Петр Палыч того.

Что буквально всего через квартал

Анна Дмитна жила от него.

Петр Палыч любил хризантемы,

Он к зубному ходил на прием.

Анна Дмитна писала поэмы

Каждый вечер гусиным пером.

Петр Палыч завел себе дога,

Анна Дмитна купила ежа.

Петр Палыч был лысым немного,

Анна Дмитна как роза свежа.

И скажите, как больно, обидно.

Что у них ничего не сбылось:

Петр Палыч и Анна Дмитна

Так все время и прожили врозь!..

1987

ГЕРЦОГИНЯ

И в Москве, и везде, с кем бы мы ни граничили,

И в ненастье и в вёдро, и вновь, и опять,

Герцогиня во всем соблюдала приличия, —

Вот чего у нее не отнять!

И среди дикарей, чьи ужасны обычаи,

И в узилище мрака, и в царстве теней.

Герцогиня во всем соблюдала приличия, —

Вот чего не отнимешь у ней!

Даже будучи демоном зла и двуличия.

Предаваясь разврату и водку глуша.

Герцогиня во всем соблюдала приличия, —

И не кушала спаржу с ножа

Никогда!..

1987

ВОЛШЕБНАЯ СИЛА ИСКУССТВА

Н. Эйдельману

Капнист пиесу накропал громадного размеру.

И вот он спит — в то время как царь-батюшка не спит:

Он ночь-полночь пришел в театр и требует премьеру.

Не знаем, кто его толкнул. История молчит.

Партер и ложи — пусто все: ни блеску, ни кипенья.

Актеры молятся тайком, вслух роли говоря:

Там, где-то в смутной глубине, маячит жуткой тенью

Курносый царь, а с ним еще, кажись, фельдъегеря.

Вот отмахали первый акт. Все тихо, как в могиле.

Но тянет, тянет холодком оттуда (тьфу-тьфу-тьфу!).

«Играть второй!» — пришел приказ, и, с богом, приступили.

В то время как фельдъегерь: «Есть!» — и кинулся во тьму.

Василь Васильевич Капнист метался на перине —

Опять все тот же страшный сон, какой уж был в четверг:

Де, он восходит на Олимп, но, подошед к вершине,

Василь Кирилыч цоп его за жопу — и низверг!

За жопу тряс его меж тем фельдъегерь с предписаньем:

«Изъять немедля и в чем есть отправить за Урал!

И впредь и думать не посметь предерзостным мараньем

Бумагу нашу изводить, дабы хулы не клал!»

И не успел двух раз моргнуть наш, прямо скажем, Вася,

Как был в овчину облачен и в сани водворен.

Трясли ухабы, тряс мороз, а сам-то как он трясся! —

В то время как уж третий акт давали пред царем.

Бледнел курносый иль краснел — впотьмах не видно было.

Фельдъегерь: «Есть!» — и на коня, и у Торжка нагнал:

«Дабы сугубо наказать презренного зоила,

В железы руки заковать, дабы хулы не клал!»

«Но я не клал!!! — вскричал Капнист, точа скупые слезы. —

Я ж только выставил порок по правилам искусств!

Но я ж его изобличил — за что ж меня в железы?

А в пятом акте истребил — за что ж меня в Иркутск?»

Меж тем кузнец его ковал с похмелья непроворно.

А тут еще один гонец летит во весь опор.

Василь Васильевич Капнист взглянул, вздохнул покорно,

И рухнул русский Ювенал у позлащенных шпор…

Текли часы… Очнулся он, задумчивый и вялый.

Маленько веки разлепил и посмотрел в просвет:

«Что, братец, там за городок? Уже Иркутск, пожалуй?»

«Пожалуй, барин, Петербург», — последовал ответ.

«Как Петербург?!» — шепнул Капнист, лишаясь дара смысла.

«Вас, барин, велено вернуть до вашего двора.

А от морозу и вопче — медвежий полог прислан,

И велено просить и впредь не покладать пера!»

Да! Испарился царский гнев уже в четвертом акте.

Где змей порока пойман был и не сумел уползть.

«Сие мерзавцу поделом!» — царь молвил и в антракте

Послал гонца вернуть творца, обернутого в полсть.

Все ближе, ближе Петербург, и вот уже застава,

И в пятом акте царь вскричал: «Василий! Молодец!»

И на заставе ждет уже дворцовая подстава,

И только прах из-под копыт, и махом — во дворец!

Василь Васильич на паркет в чем был из полсти выпал.

И тут ему — и водки штоф, и пряник — закусить.

«Уу, негодяй! — промолвил царь и — золотом осыпал. —

Пошто заставил ты меня так много пережить?»

Во как было в прежни годы.

Когда не было свободы!

1984