Тайны Палм-Бич - Роксана Пулитцер

– О, – встрепенулась Эштон, – есть еще одна вещь. Надеюсь, вы слышали о Фонде Кенделлов на благо планеты?

Разумеется, Мег слышала о нем. Это была гуманитарная организация, занимающаяся защитой окружающей среды. Более конформистская, чем Гринпис, более привилегированная, чем «Сьерра-клуб», эта благотворительная организация была своеобразной визитной карточкой Палм-Бич. Ее поддерживал Ал Гор, в фонд вносил деньги Роберт Редфорд… Мег где-то читала, что Хэнк Шоу внес в фонд пятнадцать миллионов долларов. Однако несмотря на поддержку столь знаменитых и влиятельных людей, Фонд Кенделлов оставался, как о том говорило и его название, большой семейной организацией. Дела в нем вел Меррит Кенделл, брат графини. Сама графиня председательствовала на заседаниях правления. Другие Кенделлы были в фонде директорами.

– В следующем году мы отметим пятнадцатую годовщину со дня основания фонда, – продолжала графиня. – Мой отец основал его, когда еще никто не слышал о движении в защиту экологии. Излишне говорить, что будет большой праздник. Нам понадобится официальный фотограф. Кто-то должен делать снимки на ежегодном балу и различного рода встречах и завтраках. Я думала, что вы как раз тот фотограф, который нам нужен. Если, конечно, вас это интересует.

На сей раз Мег была не просто удивлена, а ошеломлена. Однако она нашла в себе силы подать голос.

– Меня это интересует, – сказала она ровным тоном, хотя готова была запрыгать от радости и восторга.

– Хорошо, – проговорила графиня и направилась к дверям. Перед самым порогом она остановилась и обернулась, словно вдруг что-то вспомнив. – Да, вот еще что. Я хотела бы увидеть образцы ваших работ, чтобы показать их остальным членам правления.

– Конечно, – ответила Мег. – Я пришлю их вам. Графиня недовольно поджала губы.

– Разве у вас нет ничего с собой? Я сгораю от нетерпения увидеть их как можно скорее.

– Да, пожалуйста, – сказала Мег и подошла к письменному столу, где находились папки с ее работами для показа потенциальным редакторам и клиентам. Взяв одну из них, она протянула папку графине.

Эштон посмотрела на папку, затем подняла глаза на Мег. Она была в темных очках, но даже сквозь них Мег уловила стальной блеск ее глаз.

– Это все, конечно, мило и интересно, но я надеялась увидеть что-нибудь… ну, посвежее. Что-нибудь из ваших самых последних работ. Возможно, что-нибудь такое, что еще никто не видел.

Мег встретила взгляд Эштон. Обе женщины не произнесли ни слова, но мозг Мег лихорадочно работал. Она никогда не пустит в ход снимки того, что происходило в лодке. Они в общем-то даже были ей не нужны. Но это была ее работа, а работа для нее священна. Она может уничтожить пленку сама, но никому другому делать это не позволит.

Графиня будто бы невзначай бросила взгляд на лежащую на столе фотокамеру, хотя и до этого украдкой посматривала на нее с того самого мгновения, как вошла в комнату.

– Могу поклясться, что последние снимки – это как раз то, что я хотела бы увидеть.

Мег заколебалась. Она в самом деле хотела получить работу. Но не такой ценой.

– Снимки, которые я сегодня сделала, будут, вам не интересны, графиня. Это чисто художественные работы. Пейзажи и морские виды. Вы ведь знаете, – добавила она с самоуничижительной улыбкой, – фотограф постоянно хочет поймать необычную игру света.

– Но это как раз то, что я хотела увидеть! Нечто такое, что способно продемонстрировать вашу разносторонность! У меня есть идея. Почему бы вам не отдать мне пленку, а я позабочусь, чтобы ее проявили.

Мег пришла в ужас. Это все равно что отдать своего ребенка на воспитание кому-то чужому. Или даже убить его.

– На этой пленке нет ничего такого, что стоило бы вашего внимания, графиня.

– Но откуда вам знать? – упорствовала Эштон. – Ведь вы еще даже не проявили ее!

– Дело в том, – не уступающим по твердости голосом сказала Мег, – что я профессиональный фотограф. Мой глаз – это мой объектив. Мне даже не надо проявлять. Я знаю, каким получится кадр, уже тогда, когда щелкаю затвором. Пленка, которую я сняла сегодня, не относится к числу моих лучших работ. Одним словом, на ней нет ничего такого, что стоило бы показать.

– Однако… – начала Эштон.

– Поверьте мне на слово, графиня. В конце концов, я дорожу своей репутацией.

Эштон нужно было выпить. Выпить еще раз, поскольку та доза, которую она приняла уходя из дома, перестала оказывать действие. Она могла бы пойти домой, но ей было тошно оставаться одной. Ей был невыносим звук собственных шагов в пустынных комнатах, звук ее голоса, который становился резким и визгливым, когда рядом не было никого, кроме слуг. Она была слишком взвинчена, чтобы оставаться одной. Ей нужны были знакомые лица, беседа, водка с тоником – и, возможно, не один раз. Ей нужно было отвлечься от впечатлений дня. Ее интересовал вопрос, куда пропал Алессандро, и она направила Эстона Мартона в «Морской клуб».

Эштон говорила себе, что не будет об этом думать, однако не могла думать ни о чем другом. Она так и не получила пленку. У нее было лишь слово этой женщины. Слово фотографа, о Господи!

Но что еще она могла сделать? Самое главное – ни в чем не признаваться, чтобы не закрутилось дело. Эти люди одинаковы. Они готовы на все ради сенсации.

Правда, Мег Макдермот не была похожа на других. В ней было что-то необычное, она держалась с достоинством, как если бы ее оскорбили. Возможно, она не лгала. Возможно, она и в самом деле хотела сделать снимки моря и ландшафта и случайно сфотографировала Эштон и Карлоса. Мег выглядела удивленной, когда отвела фотокамеру от лица, в этом не было сомнений. И возможно, она не собирается использовать снимки. Тем более сейчас, когда для этого у нее почти не осталось стимула.

А может, она лгунья, шантажистка, да еще и воровка в придачу, как и вся эта братия. Эштон не была в этом уверена. Но одно она знала наверняка: охотиться за фотографиями, выпрашивать их и предлагать за них деньги – все это может привести к катастрофе. До тех пор, пока никто не упомянул о снимках, они как бы не существуют.

За столиками под полотняными зонтиками, расположенными вокруг бассейна, устроились десятка полтора людей. Алессандро сидел один, листая журнал о моторных лодках, и подошедшую Эштон не видел. Она стояла чуть поодаль и незаметно наблюдала за ним. Сегодня он выглядел превосходно. Белая тенниска облегала его торс, обрисовывая тугие мышцы. Он был невысок – всего пять футов семь дюймов и, стало быть, на добрых три дюйма ниже ее, однако поддерживал себя в великолепной форме. Темные солнцезащитные очки, которые носят летчики, подчеркивали выразительность и красоту орлиного носа и челюсти, но скрывали его черные глаза. В этом заключалась вся ирония. Алессандро считал, что у него красивые глаза. Почему бы и нет? В течение многих лет женщины постоянно говорили ему об этом. «Ах эти ресницы! – повторяли одни. – Можно убить за такие ресницы». «Альковные глаза, возбуждающий взгляд», – ворковали другие. Эштон поражало, что, как ни странно, ни одна из женщин не заметила в глазах Алессандро то, что заметила она. Глаза Алессандро были безжизненными. В них не отражалось никаких эмоций – ни жалости, ни любви, ни даже ненависти. Была лишь пустота, нечто вроде черной дыры.