Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре - Дорис Бахманн-Медик

или «культурные исследования» (cultural studies), во Франции не становятся предметом обсуждения, не в последнюю очередь по причине общей тенденции к дистанцированию от американских теоретических школ. После «гуманитарного поворота» вследствие структурализма[92] или же «лингвистического поворота», начатого Фердинандом де Соссюром и продолженного семиотикой Ролана Барта и Жаком Деррида, здесь меньше говорят о turns или tournants. Здесь, скорее, собственные центральные теоретические подходы проходят вдоль других дискурсивных осей, других разграничительных линий интеллектуального поля. Отчасти их можно локализовать там, где – как подчеркивает Ульрих Раульф, говоря об истории ментальностей, – «линии, следуя «поворотам», словно очерчивают круги»:[93] интертекстуальность (Юлия Кристева), ментальность / ментальная история (Марк Блок / Люсьен Февр и Школа «Анналов»), трансфер (Мишель Эспань / Михаэль Вернер / Ханс-Юрген Люзебринк), перекрестная история / Histoire croisée (Михаэль Вернер / Бенедикт Циммерман), научное / литературное поле (Пьер Бурдье), память / места памяти (Пьер Нора) и многие другие. Кажется, что после лингвистического поворота образовалось разветвление дискурсивного спектра, не ориентированное главным образом на повороты. Не в последнюю очередь это примечательное последствие характерных для каждой отдельной страны отклонений в самосознании наук о культуре. Так, для французского дискурса, несмотря на все же обнаруживаемый в нем культурологический поворот,[94] изначально характерна связь наук о культуре с социальными науками в sciences humaines. Поэтому вследствие «Культурного Поворота» теоретическим концепциям присущ более сильный «плюрализм в развитии науки и общества»,[95] благодаря чему во Франции не в последнюю очередь широкое распространение получила узкая тропинка лингвистического поворота.

Лингвистический поворот

Похоже, новые культурологические ориентиры в форме поворотов не миновали ключевого «мега» – поворота – лингвистического (liguistic turn). Именно он обусловил появление «Культурного Поворота», о котором – учитывая его универсальность – можно говорить как о стимуле динамического процесса культурной рефлексии. Лингвистическому повороту здесь намеренно не посвящается отдельной главы. Потому что он пронизывает все остальные «повороты» и знаменует собой все дальнейшие смены направлений и смещения акцентов, которые тем или иным образом отталкиваются от лингвистического поворота. В конечном счете он несет на себе функцию основания, которое считают даже сменой парадигм, как, например, Ричард Рорти, говорящий о «самой недавней философской революции – лингвистической философии».[96]

Лингвистический поворот уходит корнями в философию языка. Само понятие еще в 1950-х сформировал лингвофилософ Густав Бергман: «Все философы языка говорят о мире, рассуждая о подходящем языке. Это лингвистический поворот, фундаментальный прием – как метод, с которым соглашаются те, кто занимается философией обыденного и идеального языка».[97] Лингвофилософскому, лингвистическому повороту в философии важны не конкретные высказывания о реальности, но высказывания о языке, который был бы адекватен таким высказываниям о реальности. Однако в качестве лингвистического поворота этот подход нашел распространение лишь в 1967 году благодаря Ричарду Рорти и изданному им сборнику «Лингвистический поворот».[98] Убежденность в том, что границы языка – это границы мышления, в том, что «за пределами» или по ту сторону языка и его употребления нет сокрытой реальности, ведет к продуктивному заключению – всякий анализ «действительности» обусловлен языком и «фильтруется» приоритетом языка: «Если традиционная философия (как принято считать) главным образом пыталась, раскапывая недра языка, добраться до того, что язык выражает, то лингвистический поворот исходит из субстанционального утверждения, что с помощью таких раскопок невозможно ничего обнаружить».[99]

Уже в своих первых посылах концепция языка в лингвистическом повороте восходит к теории языка Фердинанда де Соссюра (1916), в особенности к его пониманию языка как (закрытой в себе) синхронической системе знаков (langue). Языковой знак обладает идентичностью не сам по себе, а лишь в отличиях от других знаков; как, например, яблоки определяются тем, что они не являются грушами, так «a» не является «m» и т. д. Таким образом, языковые знаки связаны между собой в единой системе различий, они образуют структуру. Примыкая к достижениям структуралистского языкознания, «языковой поворот» исходит из представления, что и действительность структурируется языком, что саму реальность, как и язык, можно рассматривать как систему знаков, как систему репрезентаций и различий.

Влияние лингвистического поворота распространилось далеко за пределы философии языка, транслировав идею о языковой зависимости и процессуальности текста и репрезентации как условиях познания в другие гуманитарные науки, а позже и в науки о культуре. Однако сначала он нашел наиболее отчетливое выражение в структурализме и уже с этих позиций спровоцировал развитие новых ключевых методов парадигматического характера в гуманитарных науках и культурологии. Решающим оказывается категорический отход лингвистического поворота от позитивизма, до 1960-х годов сводившего познание действительности к количественно выражаемым данным. В отличие от последнего, он исходит из того, что к «аутентичной» действительности нет доступа. Язык не описывает независимую от него, скрытую под ним действительность. Язык оказывается не инструментом описания действительности, но инструментом ее построения: всякое познание реального сформулировано языковыми высказываниями; не существует реальности, которая не была бы пронизана языком и не несла бы на себе его отпечаток. Этот «фильтр» языковости, на котором настаивает прежде всего французская теория текста в духе Ролана Барта и Жака Деррида,[100] для историографии, к примеру, означает, что и ей доступен лишь текстуальный, опосредованный языком мир. У нее нет возможности ознакомиться с «действительным» опытом человека – ей доступно лишь то, что сообщают о нем исторические источники. Это осознание языковой обусловленности и возможности опыта, а также исторических высказываний и «повествований» привело к тому, что лингвистический поворот сформировался в историографии главным образом как «нарративный поворот».[101] Не только исторические факты конструируются историками,[102] но и сами чувства и мотивы поступков, принадлежащие акторам Истории, следует понимать не как аутентичные артикуляции индивидуумов, но как результаты передаваемых в языке кодов чувств и поступков. Языковые коды всегда предшествуют интенциям самих деятелей (то есть якобы независимому внутреннему, ментальному миру). Таким образом, корни семиотического поворота конца 1960-х годов можно отнести к linguistic turn.

Выходит, всякое человеческое познание, включая научное, структурировано языком. Смена парадигм заключается в том, что язык проникает в традиционное для философии сознания отношение между субъектом и объектом. Менталистская парадигма философии сознания тем самым уступает языковой парадигме аналитической философии. Лингвистический поворот означает: осознание (основанной на языке) конструктивистского характера реальности. Естественно, это влечет за собой существенные последствия – с одной стороны, для определяющей роли репрезентаций: субъект становится точкой пересечения дискурсов, риторические трафареты вплетаются в научные описания, как это будет показано в главе о рефлексивном повороте. С другой стороны, из этого произрастает осознание, что реальность создается человеком – перерабатывается в символах и с их же помощью производится, так что культурному конструированию