Креститель - Александр Прозоров

Богатырю ответили что-то еле слышное, и опять зазвучал могучий голос воина:

— Радулом меня отец с матерью нарекли, хозяин. Роду я боярского, ныне князю великому Владимиру служу, поместным сотником.

И опять отозвался негромкий говор, а затем из ворот выкатился румяный низкорослый толстячок, неуклюже переваливающийся с боку на бок на пухлых ножках. Ни подбитая соболем мисюрка на голове, ни расползающийся на брюшке поддоспешник, ни меч на боку на шитой золотом перевязи не придавали ему грозного или хотя бы воинственного вида.

— Что, добаловали, архаровцы? — фыркнул он носом на понурую троицу. — Трувор, в холодную безобразников!

— Да мы не на дороге, боярин… — плаксиво заныл конопатый. — Мы у озера, как велено, за постой спрашивали.

— Что-то не слышал я вопросов, когда вы в сумках моих ковырялись, — заметил Олег.

— И не кормить их сегодня, Трувор. Неча жратву на охальников переводить, что имя мое позорят.

Из ворот появился широкоплечий седоволосый воин с длинной окладистой бородой, со шрамом через все лицо, оставившим левый глаз навсегда полузакрытым, и еще одним рубцом возле уха. И хотя этот мужик, в отличие от боярина, одет был в простую полотняную рубаху с узорчатым кушаком, а в руках держал только плеть, в нем сразу чувствовалась уверенность и угроза.

— Ну? — поинтересовался Трувор, похлопывая плетью по открытой ладони.

Холопы сникли и, повесив головы, мимо него проследовали в усадьбу.

— А ты заходи, мил человек, — пригласил Олега хозяин. — Гостем будешь, милости просим. Тоже, видать, на княжеской службе состоишь?

— Нет, не имею такой великой чести, — спешился Середин и взял коня под уздцы. — Так, брожу, куда глаза глядят.

— Это ведун Олег, величайший чародей, какого я встречал на Руси! — провозгласил богатырь так громко, словно собирался докричаться до неба. — На моих глазах мага латинянского истребил, сына князя Изборского из полона возвернул, нежити по дороге истребил без счета.

— Ужели? — округлились глаза толстяка.

— Да кому она нужна, нежить эта, чтобы ее считать? — вздохнул Середин. — Нет больше, и ладно.

— Вы входите, входите… — Хозяин сделал такой жест, словно намеревался поклониться — однако место, в котором тело могло бы согнуться, у боярина отсутствовало. — Милости просим. Счас, баньку вам истопим, а там и стол девки накроют. Неждан, прими лошадей! Пребрана, поднеси корец путникам с дороги!

Олег погладил гнедую по морде, передал поводья подбежавшему подворнику н наконец-то вошел в ворота.

Изнутри усадьба выглядела вполне обычно — хлева, сараи, дом в два жилья с высоким крыльцом над собачьей будкой, деловитое хрюканье со стороны озера. Вот разве две баллисты на колесах, изготовленные к стрельбе, показались для центра Руси уж слишком могучим оружием.

— Ужели понадобились когда? — кивнул в их сторону ведун.

— Когда с Аскольдом на Царьград ходил, в крепостях тамошних камнеметы такие видел, — небрежно отмахнулся боярин. — От и себе похожие сделать захотелось. Большая дорога рядом. Кто его знает, как случается… Пребрана!

— Иду…

С крыльца дома, одной рукой приподнимая подол сарафана, а в другой неся резной деревянный ковш, спустилась девушка лет двадцати. Глаза большие, как у котенка, маленький носик с чуть задранным кончиком, пухлые алые губы. Поясок, завязанный под самой грудью, выдавал печальное отсутствие каких-либо форм. Голова, на диво, непокрыта, косички собраны на макушке и скреплены драгоценной заколкой.

— Сбитеня горячего отведайте, — с поклоном подала она Олегу ковш.

— Спасибо, красавица. — Ведун пригубил сладкий, пахнущий полынью и можжевельником напиток, поперхнулся ядреным паром, но взял себя в руки и сделал несколько больших глотков. Вернул корец, отер рукавом губы. — Хорош сбитень, благодарствую.

— Дочка моя, старшая, — сообщил, подходя ближе, хозяин и скинул перевязь. — Эй, кто тут еще есть? Васька, прими кладенец. И в бане, беги, печь затапливай. Воды свежей вели натаскать.

Боярин Радул тоже наконец-то спешился, принял от хозяйской дочери ковш, осушил его в полглотка и демонстративно перевернул, уронив последние капли на землю:

— Спасибо, хозяюшка. Крепок у тебя сбитень, до самой души достает.

— Милости просим, — смущенно поклонилась Пребрана и убежала в дом.

Богатырь снял шлем, собрал в кулак бармицу, уложил в сумку, оглянулся на хозяина:

— А усадьба у тебя, смотрю, крепкая, боярин.

— На добром слове, конечно, спасибо, — вздохнул толстяк, — да токмо до всего руки не доходят. Над рекой тын трухлявый совсем, кулаком пробить можно. Всё поменять собираюсь, да то забываю, то смердов свободных нет. Ворота вторые повесить надобно, дабы, коли первые упадут, еще заслон оставался. Но их ведь ни на кожу, ни на сучки не прицепить, петли надобно ковать. Мои, в Зародишкино, отказываются. Горн у них маленький, да и опыта такие махины ковать нету. Надобно с города везти, а поехать туда некогда, и послать некого. Сыновья малы пока, у самого хлопот много. Коли князь ополчение созовет — не знаю, кого и посылать. Трувора вместо себя не выставишь, один не управлюсь…

— Сколько сыновьям, боярин?

— Малому шесть, старшему двенадцать весен пока.

— Ну, так года через два в поход старшего брать можно, — пожал плечами Радул.

— Два года еще прожить надобно… — опять вздохнул хозяин. — Да и как его… — Он махнул рукой и указал на левую башню: — Зато о прошлом годе я башню срубил, и схрон там для луков и припаса зараз сделан. Теперича, коли к стенам кто сунется, с двух сторон осаживать можно. А камнеметы, как сделал, так сразу по яме пристрелял. Ложбинка там, на поле, имеется. С луков туда не достать. Коли пригнется супротивник, не видно его совсем. Я и помыслил, что, коли про механизмы сии ворог не ведает, обязательно в ложбину перед штурмом схоронится. А там я его разом валунами и накрою. Еще вот риски на земле. Коли на них правый камнемет повернуть, он аккурат на двадцать саженей за болотиной на дорогу валуны кладет. Место приметное, по отмашке с башни, как из самострела, ворога накрыть можно…

Внимая простой, но тщательно продуманной, с ловушками и пристрелянными секторами, схеме обороны усадьбы, ведун начал верить, что этот неуклюжий толстяк и вправду ходил под стены далекого Царьграда, рубился в кровавых битвах, взламывал стены вражеских цитаделей. Быть может — в этом самом поддоспешнике, на который надевалась кольчуга или куяк. А может — и то, и другое вместе.

Наконец прибежал взъерошенный босоногий мальчишка в длинной рубахе с мокрыми пятнами, резко поклонился боярину в пояс:

— Затоплена баня, Люций Карпович.

— Ну, так проводи гостей-то — указал ему хозяин. — Веники, квас приготовлены?

— А как же, батюшка.

— Ну, так и ступайте с богом. А я покамест насчет пира распоряжусь.