Белая горячка. Delirium Tremens - Михаил Липскеров

– Не дрейфь, Мэн, – сказал Краб, – ты помер во сне, а пока ты жив, это дело надо отметить. Ща сделаем.

Краб пошарил по карманам трупа «Мэна во сне», вынул початую бутылку «Муската» и протянул ее Мэну. Мэн сделал три больших глотка и поперхнулся.

– Чача, – сказал Краб, отломил клешню и протянул ее Мэну. – Всем давно понять пора бы, как вкусны и нежны крабы.

Мэн закусил и на всякий случай осведомился о струне «соль». Краб показал на шею синего Мэна. На ней была затянута струна «соль». Но она сильно проржавела и не была способна к исполнению 26-го концерта Моцарта.

А потом пришел очередной девятый вал и уволок удавившегося во сне Мэна обратно в море вместе с Крабом и струной «соль». И Мэну ничего не оставалось делать, как выйти из квартиры и пойти вниз, чтобы попытать счастья этажами ниже.

Но этажами ниже в квартирах происходили самые разные события. В одной – мэны принимали на грудь по стакану и социалистические обязательства, отмечали стаканами удачную охоту в Завидово, в другой – пили за счастливое будущее всех мэнов страны, в третьей – мэны в телогрейках мчались на комбайнах в сельпо и сталкивались с мэнами на тракторах, возвращающихся из сельпо. При столкновении они сначала мордовали друг друга, а потом мирились, пили мировую, а потом все вместе опять возвращались в сельпо напрямик по тучным хлебам. И всюду кто-то где-то встречал струну «соль», но на данный момент ее не было. И все сочувствовали Мэну, наливали ему кто что и мягко провожали до выхода из квартир. И вот Мэн спустился в подвал и открыл болтавшуюся туда и сюда дверь. Там был пивняк. Хозяйка продавала пиво. Кто пил его жадно, кто – уже не торопясь, а кто и дохлебывал гордо оставленные кем-то опивки. Между столиков болтался какой-то Старик со знакомым лицом, безмолвно просящий пива. Потом он подошел к стойке и безмолвно посмотрел на Хозяйку, моющую кружки. Та выплеснула воду ему в лицо. Старик вытер грязным рукавом лицо и увидел Мэна. В лице его мелькнуло какое-то воспоминание. Он подошел к Мэну и сказал:

– Я знаю, что вам нужна струна «соль».

Пьяный Мэн кивнул головой.

– Пять рублей – ей, – и Старик мотнул головой в сторону Хозяйки, – и пару пива – мне.

Мэн отдал квинту Хозяйке, а Старику взял пару пива. Хозяйка вынула из-под прилавка скрипку. Мэн выпил кружку и взял ее в руки. Это была «Страдивари». С целой струной «соль»!..

Мэн выпил еще одну кружку, чтобы поравняться со Стариком, потом они слились вместе, и в исцарапанном лифте единый Мэн вернулся к себе в мансарду. Там его встретили голые стены. Не было Оскара Рабина, Немухина, Калинина, других советских авангардистов. Не было и фортепьяно. Не было ничего. Только валялась на полу надорванная фотография Мэна во фраке. Мэн взял валявшийся на пыльном полу смычок и провел по струнам скрипки Страдивари. Он ждал звуки 26-го концерта Моцарта, но вместо этого раздался отвратительный скрип. Мэн провел по струнам мягче, потом посильнее, потом еще сильнее. И опять лопнула струна «соль»! Тогда Мэн перевернул скрипку и вжарил: «Нашел тебя я босую, простую, безволосую и целый год в порядок приводил, но ты мне изменила, другого полюбила, зачем же ты мне шарики крутила?»

* * *

Мэн проснулся мокрым от пота не только снаружи, но и изнутри. Его сердце, голова, кишки были солено-мокрыми, но если наружный пот можно было вытереть, то избавиться от внутреннего не было никакой возможности. Он заливал какие-то глаза в самой середине Мэна, заливал мозговые извилины и мешал сосредоточиться на сегодня, на завтра и на вчера. Мэн начинал метаться по кровати, пытаясь вернуться в действительность, но пот уже начал выплескиваться через поры кожи, глаза, уши, нос, не давал дышать и грозил погрузить Мэна в глубину соленого потного моря. Мэн через силу закричал. То есть он думал, что закричал, а на самом деле из него выплеснулся какой-то судорожный хрип. И в этом хрипе слились наружный и внутренний пот Мэна, образовали водовороты, в которых Мэн начал захлебываться, бить руками и ногами окружающее пространство, чтобы вырваться на свежий воздух, которого Мэну стало не хватать. А потом он задохнулся.

Очнулся он не у себя в палате, а в другом помещении совершенно голый. Он инстинктивно попытался прикрыть член и яйца, но это ему не удалось. Руки были плотно прихвачены ремнями к металлическим прутьям вдоль кровати, а ноги такими же ремнями тоже были лишены свободы. Мэн хрипнул и открыл глаза. Рот был сухим и чужим. Чьи-то жилистые руки раздвинули ему губы и влили в Мэна кружку воды. И Мэну сразу же захотелось помочиться.

«Чифирь просится на волю», – подумал он и тут же обнаружил, что простыня вокруг него уже мокрая. Стало быть, чифирь уже вышел. Стало быть, он здесь лежит уже не час и не два. А раз руки и ноги привязаны, если он не слышит посапывания Бородатого Психа, то, стало быть, он находится где-то в другом месте. Тут он сообразил, что уже может связать в единое целое хотя бы немногое, что можно связать, и спросил у руки со стаканом воды:

– Где я?

– Где-где… Где надо… Там, где тебе и место.

– А почему я привязан?

– Положено. Потому что от таких, как ты, всего можно ожидать.

Мэн поднял глаза и увидел здоровенного пожилого Мужика в белом халате.

– А что я делал?

– Да схватил одного больного за горло и требовал какую-то струну «соль». Типичная «белка». Тебя связали и сюда привезли.

– Куда «сюда»? – спросил Мэн.

– Куда всех алкашей привозят рано или поздно. В реанимацию.

– А развязать меня можно?

– Никоим образом. «Белка» – она такая вещь, что может вернуться в любой момент, и ты – уже не ты, а кто-то другой. И можешь натворить черт знает что.

– Интересное дело! Всю жизнь себя контролировал, а сейчас могу натворить черт знает что? Да?

– А как же? Это же «белка». По себе знаю. Потому здесь и работаю. А так я был инструктором Бауманского райкома партии. По зову сердца проводил решения Партии. В которую я вступил в 44-м на Втором Белорусском. Все было нормально. Жена, дочь, две комнаты. Паек. А потом вдруг стал писать стихи. Двадцать, нет, двадцать один год назад. Подожди минутку, – сказал Мужик и отошел на какой-то несвязный голос.

Мэн поднял голову и увидел, что Мужик поправляет катетер в члене какой-то окровавленной туши. Потом Мэн разглядел, что катетер торчал не в члене, а в остатке члена, который был отрезан вместе с яйцами, и катетер, строго говоря, торчал из остатков оттянутого щипцами члена. Он, как и Мэн, был привязан к койке и полуразборчиво бормотал:

– Сережа, Сереженька…

– Вот ведь! – восхитился какой-то голос справа от Мэна. – И у них любовь бывает.

Мэн с трудом повернул голову направо. Направо от него лежала привязанная голая женщина с синим лицом лет тридцати-шестидесяти. Та уловила на себе взгляд Мэна и глазами показала на Отрезанные Гениталии.

– Вот пидор, а тоже в себе чувства имеет. Все мы – люди, все под Богом ходим. – И Синяя замолчала. Чтобы потужиться и сходить под себя по-большому.