Одесская сага. Ноев ковчег - Юлия Артюхович (Верба)

– Раздевай этого, что в халате, – скомандовал Юсуф. – Свою одежду на него натягивай, и быстро, времени в обрез.

– В общем, как переодевался – не помню, все плыло перед глазами после удара по голове. Перед прыжком из машины спросил татарина своего:

– А как же ты?

– Все будет нормально, – отвечает, – мне поручено доставить четырех человек живыми или мертвыми – вот четырех и доставлю… Я ж как знал, – одного запасного прихватил, – и ощерился совсем не по-доброму…

Короче, спрыгнул я на ближайшем повороте, покатился по склону, да неудачно как-то. Ударился о какой-то камень и пролежал без памяти почти до ночи. Очнулся от холода и сырости. Как и куда шел, помню плохо, но, видно, не пришло мое время – вышел я к татарскому поселению, правда, не к тому, куда надо, но меня мои татары уже искали по-тихому, так что накормили, чуток отмыли от крови и доставили той же ночью куда надо.

– И что ты теперь тут делаешь?

– Что делаю?.. Да так… то то то се… Промышляю по мелочи… – Тут Аня поняла, что в разговор включился прежний одесский Борис.

– Не морочь голову! – вспыхнула. – Что у тебя теперь с золотом и раскопками курганов?

– А шо такое? Мадам желает получить что-то с меня за свое спасение?

– Я не знаю, из какой ямы ты выбрался, но отправляйся обратно. – Анька встала. – Мне в Одессу пора.

У дверей она остановится:

– Кстати, спасибо, что спас. Если что-то надо из Одессы – скажи. Я часто в Крыму бываю. И в долгу перед тобой. Все, чем могу, – помогу.

Боря улыбнулся и махнул рукой:

– Иди уже, Ханка! Поцелуй сестричку за меня.

В квартире Семена Вайнштейна по кличке Циклоп после знаменитой зачистки, как на карусели в Александровском парке, менялись жильцы – то командировочные чекисты, то подающие надежды молодые партийные работники. Дружелюбные, как запертая на замок дверь, и такие же разговорчивые. Запертая дверь летом на Молдаванке при хозяине в доме – просто нонсенс. И дело даже не в безопасности, а просто в невыносимой духоте. Но, похоже, новые соседи, как знаменитые дореволюционные галоши «красный треугольник», были неприхотливы к любым бытовым и погодным условиям и совершенно одинаковы внешне.

Но даже такое тесное соприкосновение с представителями карающих органов не мешало Мельницкой, 8 жить своим привычным укладом. Мадам Полонская, несмотря на то что сильно сдала за последние полгода, по-прежнему нарушала женские дворовые понятия, развешивая кружевные панталоны и льняные простыни по своим и чужим веревкам. Так же, как двадцать лет назад, биндюжник Гедаля возвращался домой сильно выпимши, но всегда с букетом, правда, теперь его подводу загонял во двор старший сын Марик.

Безликие жильцы Семиной квартиры воспринимались философски отрешенно – как неизбежное зло навроде суховея или зимней слякоти.

Этот конвейер продолжался, пока ордер на квартиру Семы не получили Ижикевичи. Местные, с Пересыпи. Точнее, Пересыпской была Ася, жена перспективного комсомольца, болгарина из Татарбунар Васи Ижикевича. Она немедленно поломала спартанский быт нехорошей квартиры – отмыла окна, распахнула двери и повесила на вход нарядный «тюль».

Однако ее громкое появление было смазано эффектным возвращением в родную обитель Ритки Гордеевой, средней дочери легендарной Елены Фердинандовны.

Рита зашла в родной двор, дыша «духами и туманами», в роскошном платье на грани приличия и громко огласила: – Мальчики! Заносите!

Два здоровенных биндюжника, пыхтя, потащили на второй этаж десяток чемоданов, шляпных коробок и огромный инкрустированный перламутром комод из карельской березы.

На пороге появилась заспанная мадам Гордеева и уставилась на дочь:

– Это что за исход евреев?!

– Мамочка, я вернулась! Ты рада?! – расхохоталась Ритка.

– Дар речи от счастья потеряла, – буркнула Гордеева и пошла в квартиру. Но тут же обернулась: – Так, вот это, – Елена преградила своим могучим бедром дорогу грузчикам с комодом, – вот это дуробало волоките назад! Ритка, ты что, спала с директором музея или с прошлым градоначальником? Зачем мне эта историческая рухлядь больше моей комнаты?! Вот тут на коридоре ставьте. Оно в дом не войдет!

– О, – мадам Полонская бесшумно выплыла и в три секунды оказалась за спиной грузчиков, – кто-то будет с шиком вечерять на коридоре?

– Идите с богом до ветру или куда вы там шли, мадам Полонская, – огрызнулась Лелька. – Для вашего возраста вы не по годам любознательны!

– Так, что случилось? – отпихивая ногой шляпную коробку, легшую посреди кухни, спросила наконец Гордеева, когда ее дочь дошла до квартиры.

– Я ушла от Феди, он – старый козел.

– Можно подумать – открытие. Он таким был последние лет семь. Что стряслось?

– Надоел!

– Не ври! Он тебя и не увлекал особо. Вус трапылось?

– Он меня выгнал, – призналась Ритка. – Я поживу у тебя. Обещаю, что недолго. Поверь, было бы куда идти – уже бы ушла.

– Боюсь даже представить, чем ты вызвала такую немилость. Он же разве что на коленях за тобой не ползал.

– И опять приползет! Даю слово!

Котя закатился во двор и спрыгнул с велосипеда.

– Дратути, мадам Гордеева, – протарабанил он, пытаясь подхватить велосипед на тощие плечи. За спиной Гордеевой показалась рыжая голова.

– О, кого слышу! Костя Беззуб! Неужели!

Котька не донес велосипед до груди и от неожиданности грохнул его на землю.

– А вырос-то как! А возмужал! Дай же тебя рассмотреть получше!

Котька по-детски стыдливо прикрыл ладошкой порванную на колене штанину. И почувствовал, что гадко и неконтролируемо густо краснеет по самые уши… Его первая женщина, недосягаемая наставница, предмет практически всех юношеских грез, уже спускалась по лестнице и заливисто смеялась:

– Что ж ты так оробел, соседушка? Дай я тебя потискаю, пацан!

Она смачно чмокнула его в щеку и крепко обняла. Котька не знал, что важнее скрыть – порванную штанину или еще более позорную спонтанную эрекцию. Он вывернулся из объятий Риты и схватился за руль.

– Я… я поеду! Мне тут надо срочно!

– Вижу! Рад! Очень рад меня видеть! – хохотала Рита. – Возвращайся, Котька!

Ася с полным тазом отодвинула бедром Ритку: – Подвинься от моей веревки!

– А ты кто вообще? – округлила та глаза.

– Живу я тут. А ты, как я вижу, в гости? Надолго?

– Тебе дело?

– Ну мне до всего есть дело. Работа такая, понимаешь? – многозначительно подмигнула Ася. – И это… если комод в хату не влазит, то я могу принять, чтоб не рассохся.