Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев

— Нет, вы только посмотрите на этого привереду! Даже представить боюсь, какой отравой ты кормишь конюхов и свинопасов нашего наместника! Я, кажется, начинаю понимать, почему тебя не допустили к готовке для самого уважаемого наместника Фанкила! Всё твое, так называемое, искусство заключается в умении разбить над сковородой пару яиц! Я бы тебя не доверила готовить даже для рабов!

— А теперь, старуха с крючковатым носом, бельмом на глазу и бородавкой на губе, слушай внимательно! Я хочу приготовить жумейскую кашу вовсе не для свинопасов и конюхов! Скоро состоится охота, на которую меня возьмут как третьего готовильщика и если мне удастся дать попробовать наместнику моё необыкновенное блюдо, я вполне могу стать вторым готовильщиком, а со временем и первым! Смекаешь выгоду?

Старуха, уже было приготовившая обжигающий ответ-отлуп, часто-часто заморгала и прикрыла рот. Глаза её мигом приобрели осмысленное выражение, дурашливость уличной торговки облетела с неё, будто пыль с ковра под выбивалкой.

— Ты хочешь сказать, уважаемый Емсан, что станешь брать у меня травы, приправы и коренья?

— Да. И больше, нежели сейчас!

Ценгуза, не медля ни мгновения, деловито закатал рукава сунула указательные пальцы в рот и оглушительно свистнула. Откуда-то — Емсан даже не понял откуда, из-под земли что ли — вынырнул мальчишка, подбежал к старухе, и она что-то нашептала сорванцу на ухо. Тот мигом убежал, только рубашка захлопала на ходу. Торговка показала пальцем вслед мальчишке, мол, дело уже делается, и со значением протянула руку.

— Половина. Серебром, — Емсан сунул монету в подставленную ладонь и едва не рассмеялся. Даже ладонь старухи походила на птичью лапу — пальцы скрючены, ровно когти орла, готовы сомкнуться в любой момент, схватить добычу и более не выпустить. — А когда со временем я стану первым готовильщиком, ты сможешь отказаться от чёрных одежд, лавка твоя переедет ближе к середине торговой площади и возможно…

Старуха жадно впилась в мерзейшего коротышку липким взглядом. Что?

— И возможно, со временем мы даже выдадим тебя замуж! Богатая невеста — товар ходкий.

Ценгуза едва слюни наземь не роняла, глядя в спину уходящему Емсану круглыми от жадности глазами. Вы только поглядите, сморчок-сморчком, уродливый, мерзкий, слюнявый, лупоглазый, но мало ли чем может быть вымазан самородок золота! Раскрылся, наконец! А то ходил, ходил, настроение портил. Рассказывали, даже в дерьме находят золото. Тут главное не дышать, не смотреть и отмывать быстро-быстро. Замуж… Ха! Берегись Панкуш, всю жизнь бегал-бегал, а на старости лет жениться всё-таки придётся…

— Есть будешь? — статная женщина с красивым волевым лицом и тёплыми газельими глазами выглянула из-за покрывала, отделяющего женскую половину дома от мужской.

— Устал, как собака, — Емсан бросил плащ на крюк у входной двери, с шумом рухнул на резной табурет. Мальчик лет десяти резво выбежал из глубины дома, опустился на колени и стянул с него онучи на бычьей подмётке.

— Отец, нашёл?

— Белые корни так просто не найти, но их уже собирают.

— Успеешь?

— Нужно успеть. Во что бы то ни стало… Так, стоп! Дайка, у тебя новая бакедра?

— Правда красивая? Торговка сказала, что она очень подходит к моим волосам, а если обернуть вокруг шеи, так и вовсе видится, будто лицо, подобно самоцвету, заключили в бирюзовую оправу. Опаловое на бирюзовом…

Дайка опасливо стрельнула глазами вправо-влево, широким жестом отдернула занавес, и, не выходя за пределы женской половины, сделала несколько танцевальных движений, по-птичьи взмахивая руками. От рождения гибкая, она с полулёта схватывала любую отбивку, могла на слух выстучать на барабане только что впервые услышанный наигрыш, даже теперь, без музыки Емсан без труда перевёл в звуки все телодвижения жены. «Шла девушка за водой». Сбоку из-за отдернутой занавески выглянула девчачья мордаха в расписной бакедре, и следом, где-то-то там, за тканой перегородкой раздался скрип дверных петель.

— Нет, вы только посмотрите на нее! — невидимая с места, на котором сидел Емсан, на той стороне заговорила женщина, по голосу пожилая, — Кот из дома, мыши в пляс! Ты всё сделала? Приготовила? Воды нанесла?

— Я сделала всё, а вам, мама, вредно сердиться, — на женской стороне послышалась возня никак не менее трёх человек, звуки поцелуев и весёлый девчачий смех.

В дом через главную дверь вошёл старик, молча показал Емсану на женскую половину, покачал головой, улыбнулся. Тот вскочил, усадил вошедшего на своё место, а мальчик без лишних слов принялся стаскивать с деда онучи, как чуть ранее обиходил отца.

— Что нового, сынок?

— На базаре говорят, что маленькому сыну наместника становится хуже. Говорят, он не выживет, раны слишком обширны.

— Трудно остаться в добром здравии, когда тебя в четыре года рвут боевые псы, — старик покачал головой, а на женской стороне внезапно стихла всякая возня.

— Ты ведь не полезешь в это дело? — из-за ширмы выступила убелённая сединами женщина в бордовой бакедре.

Емсан молчал, поджав губы, и прятал от матери взгляд.

— Маленького сына наместника псы порвали восемь дней назад, и всякий раз, приходя с базара, ты мрачен, будто грозовая туча. Нам с Дайкой кажется, что ты ходишь на торговую площадь только с одной целью — узнать о состоянии мальчика. Сынок, ты не о том думаешь!

— Мама, гроза будет через пару дней. С нами будет всё хорошо. А ребенок этой пары дней не переживёт.

— Но как? Как ты собираешься это сделать?

— Мать, закрой рот и перестань махать руками, чисто мельница. Мы воспитали достойного мужчину, и не забывай — это лишь мы с тобой можем отчитывать его, как мальчишку, остальные даже в глаза ему смотреть не смеют. Он ведь не сможет иначе, и ты сама это знаешь.

— Когда? — только и спросили на женской половине севшими голосами. Одновременно.

— Сегодня ночью, — Емсан обменялся с отцом мрачным взглядам, и старик лишь руками развел — надо, значит, надо.

Мальчик прижался к отцу и выглянул снизу вверх. Слез не было. Емсан улыбнулся и взъерошил сыну вихры, чёрные, как перо ворона.

Покои наместника местополагались у самого острия двора, если его очертания уподобить капле, как это и виделось с отдалённых вершин. В преддверии ночи, в темноте, когда по двору перестали сновать рабы и слуги, уже нырнувшие с головой в короткий но такой блаженный отдых в свои каморках, а вода и дрова для утренней готовки были натасканы и заготовлены, одинокая тень со светочем пересекла двор и приблизилась к белой двухуровневой постройке с башенками под круглыми остроконечными крышами.

— Кто такой?

— Емсан, третий готовильщик.

Стража у входа в покои наместника преградила путь мечами, но Емсан лишь повторил, с чуть большим нажимом:

— Емсан, третий готовильщик. Несу ужин для сиделок маленького Шестая.

Здоровенные, угрюмые головорезы, переглянувшись, как по знаку сдали в стороны, и Емсан переступил порог. Прошёл большие завходные покои, расписанные синими, красными и жёлтыми цветами по белому, поднялся по той из двух лестниц, что вела в правое крыло жилых покоев. Пару стражей, несших службу у самой лестницы, он миновал даже не остановившись, а те как играли в камни, так и продолжили играть, будто никто только что по лестнице не поднялся. Переход от лестницы к покоям Шестая неизвестный зодчий сделал недлинным, как будто угадав детское желание после пробуждения и утренней трапезы поскорее спуститься во двор для игр и всякоразных проказ, Емсан лишь раз повернул за угол, хотя назвать этот полукруглый поворот углом язык не повернулся бы. У тяжёлых резных дверей на широкой скамье, принесённой снизу, из завходных покоев, дремал лекарь наместника, вернее, один из двух. Уже взявшись за тяжёлую дверную ручку, Емсан лишь покосился на бедолагу под плащом, скрюченного сном и крайней степенью усталости, будто узорный стебель цветка из настенных росписей.

Петли, хорошо смазанные, даже не скрипнули, и Емсан, стараясь не шуметь, ступил во владения маленького Шестая. В огромных покоях, углы которых небольшой светоч облизывал лишь едва-едва, у самого окна стояло ложе, завешенное цветастой тканью, а повсюду были разбросаны игрушки — наместник распорядился не трогать ничего и не прибирать, как будто уборка подманит смерть. Емсан согласно кивнул. Да, после обеих — уборки и смерти — становится пусто и мертвенно чисто, и нет ничего более противоестественного, нежели дети-чистюли и дети-покойники.

Он подошёл к ложу, и в тот момент, когда, ухватив полог, собирался его откинуть, света