Смерть пришельцам. Южный фронт - Максим Хорсун
Шрифт:
Интервал:
– Да. – Степан услышал свой голос со стороны. – Споры вышли при мне.
– Ох, ты ж ежкин… – Кирзач схватился за голову несколько театральным жестом, а потом несколько раз сплюнул. Остальные мужики дружно отшагнули от Степана еще на метр. Вовик откровенно повесил нос, да и остальные помрачнели еще сильнее.
– Ч-черт… – Староста встопорщил бороду, со скрипом потер подбородок ладонью. – А я до последнего надеялся, что тебя там не было, когда это случилось.
– Я охотился, – принялся объяснять Степан, переводя взгляд с одного хмурого лица на другое, – потом увидел постороннего. Я действовал по правилам! Откуда мне было знать, что он болен костянкой?
– Это-то понятно, – протянул Пантелей. – Но какого лешего тебя принесло обратно в общину? Разве ты, сучий кот, не понимал, что путь назад в таком случае заказан?
– Ты бы мог известить дозорных, мы бы отселили тебя на время, – добавил поникшим голосом Вовик.
– И оказали бы помощь, чем бог послал: едой, лекарствиями, – вставил Йоська. – Мы же – община, как-никак.
Степан сжал до хруста зубы. Стыдно ему было, как никогда в жизни. Хоть сквозь землю провались.
– Виноват, мужики. Растерялся, смалодушничал. Должен был в степь уйти и там отсидеться, но вроде как бес попутал.
– Молодо-зелено… – махнул рукой Пантелей.
– Жалость-то какая! – сокрушенно помотал головой сердобольный Йося. – А ведь мог бы стать отличным бойцом и даже – следующим старостой. Такая потеря для общины…
– Но мы не знаем, заразился он или нет! – глухо воскликнул Вовик.
Староста зыркнул на Степкиного дружка детства, потом сказал, понизив голос:
– Другие на нашем месте в овраг бы тебя отвели. Да там бы и оставили с пулей в затылке… Потому как в наше тяжелое время поступок твой тянет на предательство… Да Галину жалко! – Он поиграл желваками, принимая решение. – Уходи в степь, что ли.
Степан облегченно выдохнул, а следом и остальные приободрились.
– А мамке… – начал было Степка.
– Скажем, что в «Светлый путь» подался, – договорил за него староста. – Если за две недели болезнь не выкажет себя, то – так и быть – можешь вернуться, но о произошедшем никому ни слова, отбрехивайся, как сумеешь. С Мырчихой мы поговорим и со старым хрычом, – он кивнул на деда Бурячка, – тоже все уладим.
– Дядь Ваня! Мужики! – Степан опустил голову. – У мамки прощения попросите за меня!
– Ладно, – протянул староста, а потом торопливо, словно опасаясь передумать, добавил: – Солнце садится, пора тебе.
Степан оглянулся: сквозь редкие деревья виднелись мглистые курганы. Действительно, нужно было спешить. Если до темноты он не успеет найти убежища, то спать придется на земле в чистом поле, а это вариант нежелательный.
И тут новая мысль заставила его встрепенуться и снова обратиться к старосте:
– Тот умирающий! Он назвал мне цифры! Он сказал, что это важно!
– Какие цифры, Степа? – снисходительно откликнулся Иван. С первого взгляда было ясно, что оно ему надо – как зайцу пятая нога.
Действительно – какие? Степан и во время роковой встречи не сильно-то стремился запомнить слова больного всадника. И как в таком случае оживить их в памяти сейчас?
– Он назвал цифры… несколько больших чисел, – медленно и тяжело, словно вытаскивал из доски клещами неподатливый гвоздь, проговорил Степан, от внутреннего напряжения он даже покрылся испариной. Когда его судьба решалась – не покрывался, а тут – на тебе. – Второе число – «четыре-четыре-четыре-пять», как сейчас помню. А первое – хоть ты тресни… – Он закусил губу. – Но тоже начиналась на «четыре»…
– И что это может быть? – скучным голосом осведомился Пантелей.
А староста вновь сдвинул брови.
– Мне-то какое дело? – спросил он с угрозой. – Каким боком это касается общины?
– Мало ли, – пожал плечами Степан. – А вдруг тут что-то по-настоящему важное? Да и одет был всадник как армеец. Вдруг это касается пришлых?
– Да ну, бред да и только, – отмахнулся Пантелей.
– Таких армейцев – полстепи! – добавил Кирзач с усмешкой. – Повсюду бандиты, а во что они одеты и чем вооружены – не значит ровным счетом ничего.
– Нет больше армейцев, как и самой Красной армии нет, Степа, – сказал староста весомо. – СССР нет, ничего нет, и нас скоро не останется. Только пришлые попируют на наших косточках. Иди бога ради, пока остальные не прослышали о том, что ты учудил. Ежели вся община захочет наказать тебя, то мы с мужиками умоем руки. Иди!
– Не поминай лихом, брат! – Вовик Щербина порывисто взмахнул рукой.
Он покинул общину. Не оглядываясь, не поднимая головы, глядя на то, как мыски сапог взрезают с каждым шагом циновку из пожухлого ковыля. Дозорные его не окликнули, наверное, решили, что охотник снова отправился на промысел.
Он шел легким торопливым шагом, сжимая в кулаке ремень ружья, а туман вокруг то редел, то густел, то разлетался клочьями в стороны, открывая степь до самого горизонта. Степан шагал, не ощущая внутри себя ничего, кроме гулкой пустоты, будто сама его личность сошла на нет, переродившись в механизм, способный лишь к одному действию – непрерывному движению вперед. Над головой хлопали крыльями и раскатисто каркали вороны.
Потом появилась обида. Степан четко понимал, что влетело ему поделом. И что староста его пожалел, он тоже понимал. Временное изгнание – отнюдь не самая суровая кара. Ваську-дезертира, например, протащили по степи за лошадьми. А прежнего мельника, в голод вздумавшего обогащать собственные закрома в ущерб общинным, староста собственноручно утопил в реке.
Но ощущения отчего-то были такие, словно его отлупцевали толпой. Причем – ни за что ни про что. Степан гнал это чувство, однако оно возвращалось с тем же упрямством, с каким распрямлялась за его спиной примятая трава.
Захотелось повернуть назад. Причем так сильно, что даже сердце защемило. Вот просто взять – и вернуться. Быт в общине был, конечно, суров, но Степан давно привык к такому укладу. Вспоминался сладковатый запах, который не хотел выветриваться из фруктохранилища, несмотря на то что оно давно не использовалось по назначению. Этот запах давно ассоциировался с домом. Колышутся на сквозняке ширмы-полотнища, делящие фруктохранилище на «квартиры», шумит на буржуйке чайник, мать и другие женщины под неспешную беседу тушат с овощами добытое на охоте мясо сайгака. И пока Степану не нужно в караул и нет иной работы, он может почитать в свете керосиновой лампы книгу. М-да… Он запретил себе оборачиваться, для этого понадобилось собрать волю в кулак.
То ли это так Мырчихин самогон выходил, то ли просто сказывалось нервное напряжение.
Когда-то он помышлял присоединиться к «Светлому пути», но туда теперь тоже нельзя.
Ждать две недели, как велел староста, и лишь потом, если все обойдется, у него появится право вернуться в человеческое общество. Да, если обойдется… Если не обойдется – у него есть ружье, и он знает, что сделать. А пока лишь ветер да вороны будут ему собеседниками, лишь скупое осеннее солнце одарит его теплом.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!