Маленькие радости - Оливия Уэдсли

Она казалась очень разозленной.

– Ты знаешь, я не это думаю, – ответила она резко. – Я просто думаю, что для всякой девушки неприятно стать объектом всеми подчеркиваемого внимания со стороны мужчины в твоем положении, то есть мужчины женатого, так как, где бы и кто бы твоя жена ни была, ты все-таки женат.

При упоминании о том, что он женат, мрачное выражение появилось на лице Роберта.

– Неужели только потому, что благодетельные законы нашей страны отказывают мне в праве освободиться от этого несчастного сумасшедшего создания, я должен быть лишен права даже дружить с женщиной? – спросил он с горечью. Он беспокойно задвигался и швырнул прочь папиросу. – Ладно, мне нужно идти, – сказал он, направляясь к двери.

Глаза Тони следили за ним с выражением собачьей преданности, но он совершенно забыл про нее. С небрежным: «До свидания, Риа», – он удалился.

Леди Сомарец вздохнула. Она была на десять лет старше Роберта и некоторым образом растила его. Он был, вероятно, единственным существом на свете, которое она искренне любила, и он вознаграждал ее любовь тем, что от времени до времени обращался к ней с просьбой об уплате его долгов и исповедовался перед ней в трудные минуты, когда нуждался в совете и сильной поддержке.

Он женился в двадцать пять лет на девушке, красота которой захватила его, как буря. Через год после их свадьбы она безнадежно заболела. Это было пять лет назад. Она все еще была жива и будет, вероятно, еще долго жить. Для человека, как Роберт, с его взглядами, склонностями и бурным темпераментом, его ненормальное положение обратилось в пытку. Он немного потерпел, а потом мудро решил игнорировать факт своей женитьбы. Его имя стали связывать с именем то одной, то другой женщины. Он пользовался репутацией столь же вероломного, сколь и привлекательного человека, и слава эта соответствовала действительности.

Леди Сомарец откинула тревогу за него в будущем перед неприятностями, связанными с Тони в настоящем.

Ребенок сидел на белом ковре, глядя на угли.

– Встань и поди сюда. – Тони медленно повиновалась. – Завтра или послезавтра ты поедешь в пансион при французском монастыре. Тебя там обучат прилично разговаривать, быть вежливой и воспитанной. Ты должна стараться всеми силами стать хорошей и должна слушаться беспрекословно. Твой дядя и я должны теперь вас воспитывать, и вы обязаны сделать для нас все, что в ваших силах. Ты понимаешь, Антония?

Тони молча кивнула.

Леди Сомарец протянула свою красивую, в кольцах, руку. Тони посмотрела на руку, а потом на дверь, слегка покраснев. Леди Сомарец сказала:

– Ты можешь идти.

Тони побежала, перескакивая через две ступени, по широкой лестнице вниз, в вестибюль, но высокий человек с рыжими волосами уже ушел.

Постарайся понять душу ребенка, и твоя собственная душа возвысится.

Итальянская пословица

День перед тем, как это вместилище ужаса, которое таинственно называли «монастырем», должно было открыть свои высокие ворота и замкнуть Тони, был днем волшебного счастья.

Фэйн, дядя и Тони поехали в зоологический сад. Фэйн, самодовольный, в новом матросском костюме, был молчалив от распиравшей его гордости.

На следующий день он должен был отправиться в подготовительную школу в Брайтон. Он выступал степенно, и его голубые глаза с презрением останавливались на оборванных детях, игравших в Риджент-парке. Тони смотрела на них с завистью. Она даже потянула дядю Чарльза за руку.

– Идем, Тони, – сказал он рассеянно. Он обдумывал те немногие слова, которые, как он чувствовал, он обязан сказать детям перед их отъездом. Он еще ясно помнил отвратительное ощущение, которое он лично испытал при первой встрече с наставником, когда он сам вступил в подготовительную школу. От Фэйна, конечно, не приходилось ждать подобных ощущений – само предположение казалось нелепым. По контрасту с его прежней жизнью порядок в школе ему покажется образцом счастья и уюта. Он взглянул на мальчика. Славный маленький мальчуган, он обладал красками Сомарецов и их манерой поднимать брови при разговоре. Когда-нибудь он унаследует Уинчес. При этой мысли лицо сэра Чарльза передернулось. Женщины думают, что они доходят до глубины страдания, когда они жаждут детей и лишены их.

Их удел – боль неудовлетворенной природы, но горе мужчины, не имеющего сына, подобно открытой ране, в которой постоянно поворачивают меч. Это лишает его жизнь полноты и заветных надежд, так как отнимает у него будущее. Возможно, что самой сильной страстью в мире является привязанность человека к дому, к родной стране, к маленькому куску земли, который обрабатывали, за которым ухаживали и который любили его предки до него. Человек любит все это с нежностью возлюбленного, со страстью фанатика. Между ним и этим кусочком земли – неразрывная связь. Страсть насыщается, обожание переходит в равнодушие, любовь, связанная с землей, продолжается до тех пор, пока жизнь, давшая начало этой любви, сама не вернется в ту же землю.

Тони снова протянула руку в серой перчатке; ее глаза все еще с завистью смотрели на группу детей.

– Я хочу обруч… – пробормотала она.

– В чем дело, Тони? – спросил дядя.

– Я никогда не имела обруча, также и той штучки, которую всовывают в рот и свистят.

Она искусно направила шаги дяди в сторону разносчика на мостовой, который продавал эти музыкальные инструменты.

– Я бы могла выть целый день на одной из них, – сказала она, подпрыгивая от радости, когда Чарльз приобрел две свистульки и дал каждому из детей. Ее упражнения в этом искусстве огласили всю улицу.

Чарльз мужественно переносил все это. Это ведь был их последний день, и он хотел, чтобы они были счастливы.

– Хорошо провели время? – спросил он их в момент наивысшего возбуждения, когда они катались на слоне.

Тони, цепляясь с тревогой за сиденье, кивнула. Она хорошо понимала, что это отвратительное, опасное путешествие считается удовольствием, и относилась к нему соответственно этому.

– Я не боюсь, – храбро прошептали маленькие бледные уста.

Фэйн не претендовал на высокие чувства. Побледнев как мел, он попросил разрешения сойти. Чарльз смотрел на мальчика с удивлением, ничего не говоря, но произнес в душе горячую молитву, чтобы Фэйн не вырос трусом. Тони сняли, когда езда верхом кончилась. Теперь она смогла сказать «спасибо» и спокойно пошла рядом с дядей, несмотря на ужасную боль в желудке, как следствие неудобного положения, которое она заняла, сидя на слоне, со специальной целью спасти этим свою жизнь.

При виде тигров она издала крик радости.

– Они тебе нравятся? – спросил Чарльз. Ограниченный лексикон обычно употребляемых слов был слишком беден для ее чувств. Она сжала его руку своими ручками.

– Они золотые, блестящие, красные, – сказала она, – эти черные пятна на их блестящих глазах напоминают свет, когда смотришь на него через стакан, наполненный вином. Я бы могла глядеть на них часами.