1917. Гибель великой империи. Трагедия страны и народа - Владимир Романов

Весь день прошел в бесплодных переговорах».

А в это время на улицах Москвы были сооружены баррикады. Началась борьба за центр города. Ожесточенные бои шли за Крымский и Каменный мосты, в районе Остоженки и Пречистенки.

30 октября (12 ноября) рано утром войска генерала П.Н. Краснова, поддерживаемые артиллерией и бронепоездом, начали наступление в районе Пулкова. Однако красногвардейцы, успешно отбив все атаки противника, сами вскоре перешли в контратаку. Краснов ждал подкреплений, но они все не подходили, хотя А.Ф. Керенский обещал, что помощь вот-вот будет. Тогда Краснов приказал отступить в Гатчину и ждать подкреплений там. Под угрозой окружения казаки, бросив артиллерию, оставили Царское Село.

Краснов Петр Николаевич, генерал:

«Вечером из ставки в Гатчину прибыл французский генерал Ниссель. Он долго говорил с Керенским, потом пригласил меня. Я сказал Нисселю, что считаю положение безнадежным. Если бы можно было дать хоть один батальон иностранных войск, то с этим батальоном можно было бы заставить царскосельский и петроградский гарнизоны повиноваться правительству силой. Ниссель выслушал меня, ничего нe сказал и поспешно уехал.

Ночью пришли тревожные телеграммы из Москвы и Смоленска. Там шли кровавые бои. Ни один солдат не встал за Временное правительство. Мы были одиноки и преданы всеми…»

Керенский Александр Федорович, политический деятель:

«Утром 31 октября я созвал Военный совет Открыв заседание, я дал краткий политический обзор событий, насколько, конечно, они были мне известны; затем предложил начальнику штаба осветить военное положение и сообщить о передвижениях войск. После этого я поставил Совету вопрос, следует ли принять предложение о переговорах о перемирии или категорически отвергнуть и продолжать борьбу. Мнения были поданы по старшинству, начиная с младшего. Только два мнения – Савинкова и мое – были поданы за безусловный отказ от переговоров. Все военные без исключения были единодушны: для выигрыша времени нужно сейчас же начать переговоры, иначе нельзя ручаться за спокойствие казаков. Итак, мнение большинства – ясно и очевидно. Как ни было мне это отвратительно и трудно – другого выхода не было: нужно было выиграть время переговорами».

1 (14) ноября, во второй половине дня, Гатчина была занята отрядами красногвардейцев, революционных солдат и матросов. Мятеж был окончательно подавлен. Взятых в плен казаков отпустили, сам же генерал П.Н. Краснов, сдавшийся большевикам, вскоре был отпущен под «честное слово офицера, что не будет более бороться против Советской власти». Однако после этого он перебрался на Дон, где с марта 1918 года вернулся к активной антисоветской деятельности.

Краснов Петр Николаевич, генерал:

«Эти дни были сплошным горением нервной силы. Ночь сливалась с днем, и день сменял ночь не только без отдыха, но даже без еды, потому что некогда было есть. Разговоры с Керенским, совещания с комитетами, разговоры с офицерами воздухоплавательной школы, разговоры с солдатами этой школы, разговоры с юнкерами школы прапорщиков, чинами городского управления, городской думы, писание прокламаций, воззваний, приказов и пр., и пр. Все волнуются, все требуют сказать, что будет, и имеют право волноваться, потому что вопрос идет о жизни и смерти. Все ищут совета и указаний, а что посоветуешь, когда кругом встала непроглядная осенняя ночь, кругом режут, бьют, расстреливают и вопят дикими голосами: “Га! Мало кровушки нашей попили!”

Инстинктивно все сжалось во дворце. Офицеры сбились в одну комнату, спали на полу, не раздеваясь; казаки, не расставаясь с ружьями, лежали в коридорах. И уже не верили друг другу. Казаки караулили офицеров, потому что, и не веря им, все-таки только в них видели свое спасение, офицеры надеялись на меня и не верили, и ненавидели Керенского».

Троцкий Лев Давидович, один из организаторов Октябрьской революции:

«Гатчинский дворец представлял собою любопытное зрелище. У всех входов стоял усиленный караул. У ворот – артиллерия, броневики. В дворцовых помещениях, украшенных ценной живописью, разместились матросы, солдаты, красногвардейцы. На столах из дорогого дерева лежали части солдатской одежды, трубки, коробки из-под сардин. В одной из комнат помещался штаб генерала Краснова. На полу лежали матрацы, шапки, шинели. Сопровождавший нас представитель Военно-революционного комитета вошел в помещение штаба, со стуком опустил винтовку прикладом вниз и, опершись на нее, заявил: “Генерал Краснов, вы и ваш штаб арестованы Советской властью”. У обеих дверей немедленно же разместились вооруженные красногвардейцы».

В тот же день казаки согласились выдать большевикам А.Ф. Керенского. Узнав об этом, он сразу же покинул расположение войск генерала Краснова.

Краснов Петр Николаевич, генерал:

«Утром 1 ноября вернулись переговорщики и с ними толпа матросов. Наше перемирие было принято, подписано представителем матросов Дыбенко, который и сам пожаловал к нам. Громадного роста красавец-мужчина с вьющимися черными кудрями, черными усами и юной бородкой, с большими темными глазами, белолицый, румяный, заразительно веселый, сверкающий белыми зубами, с готовой шуткой на смеющемся рте, физически силач, позирующий на благородство, он очаровал в несколько минут не только казаков, но и многих офицеров.

– Давайте нам Керенского, а мы вам Ленина предоставим, хотите ухо на ухо поменяем! – говорил он смеясь.

Казаки верили ему. Они пришли ко мне и сказали, что требуют обмена Керенского на Ленина, которого они тут же у дворца повесят.

– Пускай доставят сюда Ленина, тогда и будем говорить, – сказал я казакам и выгнал их от себя. Но около полудня за мной прислал Керенский. Он слыхал об этих разговорах и волновался. Он просил, чтобы казачий караул у его дверей был заменен караулом от юнкеров.

– Ваши казаки предадут меня, – с огорчением сказал Керенский.

– Раньше они предадут меня, – сказал я и приказал снять казачьи посты от дверей квартиры Керенского.

Что-то гнусное творилось кругом. Пахло гадким предательством. Большевистская зараза только тронула казаков, как уже были утеряны ими все понятия права и чести.

В три часа дня ко мне ворвался комитет 9-го донского полка с войсковым старшиною Лаврухиным. Казаки истерично требовали немедленной выдачи Керенского, которого они сами под своей охраной отведут в Смольный.

– Ничего ему не будет. Мы волоса на его голове не позволим тронуть.

Очевидно, это было требование большевиков.

– Как вам не стыдно, станичники! – сказал я. – Много преступлений вы уже взяли на свою совесть, но предателями казаки никогда не были. Вспомните, как наши деды отвечали царям московским: “С Дона выдачи нет!” Кто бы ни был он, судить его будет наш русский суд, а не большевики…

– Он сам большевик!

– Это его дело. Но предавать человека, доверившегося нам, неблагородно, и вы этого не сделаете.

– Мы поставим свой караул к нему, чтобы он не убежал. Мы выберем верных людей, которым мы доверяем, – кричали казаки.