Дочь того самого Джойса - Аннабель Эббс

Она уже не так молода. – Джорджо провел рукой по свежеуложенным волосам, поправляя прическу, сцепил пальцы и стал ждать, что скажет мама.

Я тоже посмотрела на нее, полагая, что сейчас последует очередное ядовитое замечание насчет возраста миссис Флейшман. Но странным образом мама промолчала. Она была очень бледна, а ее губы сжались в нитку.

– Когда именно оно вам требуется? – Баббо продолжал с преувеличенным вниманием протирать очки.

– Полагаю, особенной спешки нет, – протянул Джордже – Но когда родится ребенок, она хочет, естественно, чтобы его фамилия была Джойс.

– Господи спаси нас и помилуй! – огрызнулась мама. – А почему бы ему не быть Джойсом? Какая у него еще может быть фамилия? Если отец ты, то он – Джойс!

– На самом деле все не так просто. Он будет Джойсом только в том случае, если я – Джойс. А я Джойс, только если вы состоите в законном браке. Да, мы все знаем, что вы женаты. Мы все знаем, что я и Лючия – ваши законнорожденные дети. Мы бывали на всех ваших юбилеях, видели кольца, но закон признает лишь то, что написано на бумаге. Поэтому мне и нужно ваше свидетельство о браке. – Джорджо поковырял в зубах мизинцем, что-то вытащил, внимательно рассмотрел и снова заложил руки за голову, переплетя пальцы. – Я надеялся, что оно у вас где-то под рукой. Если вдруг оно потерялось, Хелен говорит, можно получить копию у того человека, который вас поженил. Но это, вероятно, займет некоторое время, а она хочет уладить все заранее. Эти еврейские женщины удивительно организованные.

Все снова замолчали. Было так тихо, что я слышала, как чирикает в клетке соседская канарейка, а где-то очень далеко гудит поезд. Мама присела на диван, прямая, как натянутая струна. Ее лицо, все еще бледное, неподвижное, лишенное всякого выражения, напоминало маску. Левая нога баббо чуть подрагивала. Он продолжал полировать линзы очков клочком оранжевого шелка, который всегда носил в чехле вместе с ними. Я попыталась поймать взгляд Джорджо, но он бесцельно смотрел в потолок.

– Думаю, здесь еще замешаны и разные наследственные дела, – добавил он. – Хелен знает всю подноготную. Богатые евреи – особенно богатые американские евреи – любят подготавливать все заблаговременно. Если нашему ребенку полагается что-то в наследство, это должно быть законно, то есть прописано в бумагах. Иначе он лишь маленький бастард без каких бы то ни было прав. – Джорджо хрипло рассмеялся.

Мама резко вздохнула.

– Достаточно, Джорджо, – твердо произнес баббо. Он аккуратно свернул клочок оранжевого шелка вчетверо, положил его в чехол для очков, а очки надел на нос. Затем он серьезно посмотрел на Джорджо и сказал, что отдаст ему свидетельство о браке в течение недели.

– Какая суматоха, подумать только! – Мама поднялась с дивана, подошла к баббо и встала рядом с ним. – Она ведь еще даже не ожидает ребенка. Может быть, у нее уже и не может быть детей, в ее-то возрасте. А ты заставляешь отца копаться в бумагах. И ради чего?!

– О, ребенок будет, можете не сомневаться. – Джорджо коротко и сухо хохотнул. – Она твердо намерена родить наследника Джойса. Маленького отпрыска гения, как она говорит. Она сделает для этого все, даже если ей придется посетить каждого доктора на свете. А потом, у нее ведь уже есть ребенок, так что мы можем быть уверены, что она не бесплодна. Ну а я-то уж точно. Тут сомнений быть не может. Так что маленький Джойс обязательно появится на свет, это само собой разумеется.

Слова и тон Джорджо показались мне грубоватыми и отчего-то распутными. Он говорил как настоящий мужлан, и это неприятно меня поразило. Куда делся наш прежний Джорджо? Разве может один человек настолько полно и безоговорочно перевоплотиться в совершенно другого? Ведь это как сменить личность. Джорджо обернулся и увидел, что я наблюдаю за ним. На секунду мне показалось, что сейчас его глаза блеснут и мы обменяемся заговорщическими взглядами, как раньше, когда мы молча посмеивались над родителями или их гостями. Но его взгляд остался холодным и бесстрастным, и он быстро отвел глаза.

– Да, – подытожил он. – Ребенок родится, и он не будет бастардом.

Позже, вечером, пришел Сэнди, чтобы отвести меня в «Куполь», и принес мне маленький подарок, завернутый в папиросную бумагу, за то, как он сказал со смехом, что я была такой хорошей ученицей. Я предположила, что это кто-то из его миниатюрных циркачей, может быть, даже девушка, летающая по воздуху. Но, взяв крошечный сверток в руки, я поняла, что ошибаюсь. Я быстро разорвала бумагу. Под ней оказалась брошь, сделанная целиком из проволоки, скрученной в простую спираль, с обыкновенной булавкой вместо застежки. Маме и баббо она бы точно не понравилась, это украшение было не из тех, которые они желали бы на мне видеть. И если честно, такую брошь я не выбрала бы и сама. Но мне нравилось, что Сэнди думал обо мне, пока трудился над проволокой с молоточком и паяльником в руках, и воображал, как я обрадуюсь, крутя тонкую металлическую нить в своих больших пальцах.

– Как красиво! – воскликнула я. – Я буду носить ее каждый день, чтобы брать с собой маленькую частичку вас, куда бы я ни шла.

– Позвольте мне. – Сэнди взял брошь и приложил ее к моему платью. – Где бы лучше всего ее приколоть? Рядом с шеей, я думаю. Мне нравится, как эта округлость контрастирует с вашей длинной шеей.

– Я могу надеть другое платье. Вы считаете, она будет смотреться более выгодно с горловиной другой формы?

– Нет, все идеально. – Он приколол брошь к вырезу платья, прямо под ямочкой у основания шеи. Потом отошел, полюбоваться мной.

Я вдруг почувствовала себя счастливой. За последние пять месяцев боль от отказа Беккета начала отступать, и я мысленно благодарила за это Сэнди. Его нахальные поцелуи, его желание, которое он не утруждался скрывать, его вера в меня – он восстановил то, что отнял Беккет. Когда мы шли по Монпарнасу и Сэнди страстно целовал меня, не заботясь о том, что на нас смотрят, унижение, что причинил мне Беккет, уходило. Передо мной снова забрезжило будущее – и все потому, что рядом был Сэнди.

И в конце концов я очень осторожно начала представлять себя миссис Александр Колдер. На это раз я знала, что все по-настоящему и не имеет никакого отношения к моему отцу. Сэнди восхищался баббо, но не интересовался ни им, ни его работами. Он приходил к нам только ради того, чтобы видеть меня, учить меня. Порой я вспоминала Беккета