Письма к Вере - Владимир Владимирович Набоков

послал, 10 отосланы маме, – а там будет видно. Не пиши мне про «don’t relax» и про «avenir» – это только меня нервит. Впрочем, я обожаю тебя. Целую тебя много, безумно тебя хочу видеть, в глаза тебя поцеловать, скучаю по тебе и по нему больше, чем когда-либо.В.

Только что звонили от Pares с назначением свидания, а Miss Hill мне дала несколько великолепных советов.

239. 15 апреля 1939 г.

Лондон – Париж, рю ле Моруа, 31, отель «Роял Версаль»

15–iv–39

11 ч.

Душенька моя любимая и драгоценная, я вчера просидел два с половиной часа с Елизаветой Хилль в чайной, и она с необычайной энергией и участием взялась учить меня, как добиться Leeds’a. В понедельник я сговорился увидеться с очень влиятельной дамой, Mrs Curran. Кроме того, я вчера же написал длинное письмо к Гауди в Кэмбридж, к которому, быть может, даже съезжу (в четверг, например, дешевый проезд, всего 5 шиллингов, туда и обратно, но, кроме того, попробую, чтобы меня повез Гринберг). Она не без вульгарности, но замечательно сведущая и умная. За чай сама заплатила и повезла меня домой в такси. Pares меня «примет» в среду, – раньше не может! Хилль, между прочим, несколько иначе рассматривает положение, а именно: если Birkett получит Leeds, то Шеффильд и Leeds сольются (?) (как Бармигам и Оксф.<орд> у Коновалова), а если Струве возьмет, то сольется (?) его место и «сербско-польско-албанское», которым сейчас заведует Morrisson. Все же она считает, что ввиду моего литер.<атурного> положения и testimonials я «имею хорошие шансы». Я готов – и ты будь готова – потерпеть неудачу, но она будет очень горькая. Помни – что все делаю, что могу.

Вечером был у очень трогательной старушки Шкловской, и окончательно решили насчет вечера, причем Глебу я выдал 2 шиллинга на отправку приглашений. Вечер у Harris’ов, и будет человек 40. Люблю тебя, мое счастье.

Завтракаю с Лурье, в четыре здесь чай с царем Влад.<имиром> Кир.<илловичем>, обедаю у Lutyens’ов.

Сейчас чувствую, что в доме тревога из-за того, что я уже у себя в комнате, а надо ее убирать. Мне уже дважды было сделано Надеждой замечание, что слишком быстро и шумно сбегаю по лестнице. Вообще, можно многое порассказать. С понедельника мой адрес:

47, Grove End Gardens N. W. 8

Считаю дни, моя любовь, бешено хочу вас видеть.

Люблю, люблю, люблю!

В.

Кс<тати> Поляков передал мне для нашей кошки огромный автомобиль – не знаю, как довезу!

кошка моя, жизнь моя, целую тебя!

папочка

240. 16 апреля 1939 г.

Лондон, Бречин-плейс, 5 – Париж, рю ле Моруа, 31, отель «Роял Версаль»

16–iv–39

Воскресение

10.30

Любовь моя, жизнь моя, сегодня, к счастью, пустой день – кстати, дико ветреный, окна гремят, суетятся прыщавые молодые деревья. Вчера чета Лурье (я тебе, кажется, уже писал, что она из Высоцких, т. е. сестра той острой дамы – они все в семье острые, – у которой такой толстоватый мальчик – ты видела их у Ильюши – the aunt thinks he speaks beautiful Russian) повела меня в театр, – бездарнейшая, пошлейшая пьеса – о том, как светлая личность (стареющая женщина) пыталась устроить школу in a Welsh mining village, как нашелся гений среди угольных ребят и т. д., – но старая Sybil Thorndike играла изумительно. Да, вот что: в воскресение, т. е. 23-го, Лурье едут в Париж на автомобиле и предлагают меня захватить с собой. Я, собственно, собирался вернуться 22-го, но меня прельщает эта экономия. Выйдем отсюда в пять или шесть утра и к семи вечера будем в Париже. Будет несколько утомительно, и три четверти моего birthday я проведу без тебя – но я думаю, что это стоит сделать.

Я опоздал к чаю с царем, т. е. вернулся домой в шесть с половиной, переоделся и поехал к Lutyens’ам. Первым делом она мне показала довольно толстую кожаную книжку (которую я бы никогда не признал за альбом мой 1917 года) с доброй сотней стихотворений (совершенно мною забытых!), объединенных под заглавием «Прозрачность», – по-видимому, я собирался все это издать. Там и о ней, и о революции, и о Выре, – кое-что не так уж плохо, а главное, очень забавно – всюду сквозящее предчувствие каких-то невероятных потрясений, скитаний, достижений. Она предлагает дать переписать на машинке. Вся семья была в сборе – совсем не изменившаяся мать, милейшие Геллеры, Lutyens, с которым я вспоминал наши кэмбриджские попойки и общих друзей, – но он всех растерял, как и я. Все это очень богато и благополучно, Эва объясняет, что, «понимаете, мой дом (мод) здесь то же, что Шанэль в Париже», а он преуспевающий архитектор. Я очень подробно поговорил с ними о моем положении и мечте устроиться здесь (но не упоминая об университете, а то в конце концов наберется роковой комплект нянек). На днях буду у Геллеров. Ева говорила «родненький» и «смешно!». Мальчик у нее десятилетний, очень симпатичный и миловидный, но тихий, робкий. Она сказала: «Видите, вы все-таки женились на еврейке и на дочери timber-merchant, а я все-таки вышла за христианина и за человека моложе меня на шесть лет». Enfin… Yes, she wants to send you some frocks… I don’t know. В общем, было довольно забавно.

Я набрал, кажется, слишком много людей для моего английского вечера. Чувствуешь ли, мое солнышко, как я тебя люблю отсюда? Знаешь, я думаю, что даже если не выйдет Leeds, мы во всяком случае сюда переберемся к осени, – я знаю, что здесь мне помогут. Целую тебя, мое дорогое. Сегодня, кажется, буду целый день дома, если кто-нибудь вдруг не пригласит.

В.

а тебя, мой маленький, я беру на ручки и говорю, глядя на лампу, «а, а, а…»

папочка

241. 17 апреля 1939 г.

Лондон, Гров-энд-Гарденс – Париж, рю ле Моруа, 31, отель «Роял Версаль»

Tel. Mai(divale) 70.83

16–iv–39

12 ч. дня

Душенька моя любимая, вот я и переехал. Великолепная изящная квартирка; зеленый вид из окна («партер»), воробьи, облака, нарциссы. Получил твое дорогое письмо с рисуночком (о 15-м, о румыне и т. д.). С деньгами обстоит не ахти как: вечер дал всего 42 ф.<унта> с шиллингами (из них 10 отосланы маме и 20 тебе), а кроме того, я добыл 20 ф.<унтов> у Флоры. Другими словами, у меня сейчас при себе 30 ф.<унтов> с шиллингами. Сколько еще даст вечер у Harris’ов, я не знаю, – в худшем случае (т. е. если никто не даст свыше входной платы, 2/6, – хотя на приглашении намек дать больше) он даст около 3 фунтов. Что принесет «обращение» (к Baring и т. д.), тоже учесть трудно.

Вчера около двух часов просидел у Флоры, позвонившей мне вчера днем. Думаю, что она бы никогда не вызвала бы меня, если (как потом оказалось из ее некоторых слов) к ней не позвонила Ева (не знающая моих с Фл.<орой> отношений). Пил у нее чай с толпой немецких – благополучных – эмигрантов, поданный двумя – менее благополучными – немецкими эмигрантками. Она решила поставить «крест на прошлом» и взяться за меня сначала. По-прежнему она советует немедленно переехать в Лондон, а когда я объяснил, что мы уже взяли квартиру в Париже (хотя если бы наверное знать, что я сразу получу здесь работу – reader, кинематограф – что-нибудь, – можно было бы квартирой пожертвовать), то советы ее стали смутнее. Она любит видеть человека перед собой, под рукой у нее, загадывать вперед не склонна, но я думаю, что если действительно решимся и переедем сюда осенью, то она поможет. Она еще советует мне одному застрять на три месяца здесь, с обещанием найти мне кров, но (не говоря уже о том, что мне боязно и не очень даже приятно на нее положиться – ее холодные глаза и сахарный голосок меня бесят невыносимо) это, конечно, дичь – без тебя жить не могу. Эта последняя, сегодня начинающаяся неделя мучительна, хочу домой, в свои угол, энергия моя сякнет, я дико устал, не могу больше. Единственно, что все бы действительно исправило, это получение Leeds’a (вчера, пока меня не было, у Саблиных был Pares и определенно сказал ему, что если паче чаяния – пэрского чаяния, которому Глеб опостылел вконец – так прямо и объяснил, – Глеб получит, а не я лидское место, то я, конечно, получу лондонское (это не вяжется с предположением Елизаветы Гилль по поводу Morrisson). Я у Pares’a послезавтра. Очень неудачно,