Пробуждение - Нефер Митанни

class="p1">Меньше всего ей сейчас хотелось выслушивать уговоры тётки, но она не могла избежать очередного неприятного разговора, поэтому приготовилась со стоической покорностью выслушать всё, что изволит сказать Марья Фёдоровна.

Пухлые пальцы, унизанные перстнями, сжали рукоять трости, резную, из слоновой кости, сдвинув брови, старуха помолчала и заговорила, пронзительным взглядом сверля Анну.

- Вот что, голубушка. Я оценила твоё решение, кинуться за этим шалопаем, твоим мужем и моим племянником. Однако же я считаю своим прямым долгом, предостеречь тебя от сего безумного поступка!

- Но, Марья Фёдоровна… - попыталась возразить Анна, но была решительно прервана тёткой.

- Изволь меня не перебивать! – повысила голос старая барыня и стукнула тростью об пол. – Ты знаешь, я этого не люблю! Ты – мать! И твой долг – остаться с сыном. Александр и так стал на половину сиротой при живом отце… Потому что отец его предпочёл избрать себе недостойное и преступное поприще, позабыв о долге отца и мужа!

- Тётя, ради Бога! Не говорите так! – Анна в волнении вскочила с кресла. – Вы же знаете, что Сергей – не преступник!

- Не преступник?! – усмешка искривила полные бесформенные губы старухи. – Не преступник, а кто же он, по-твоему?!- и не дожидаясь ответа Анны, тут же ответила сама: - Преступник и есть: связался с заговорщиками, измышлявшими убийство императора! – старуха погрозила пальцем, словно перед ней стоял сам племянник-злодей. – Я давно знала, что толку от Сергея не будет… - вздохнув, она принялась обмахиваться маленьким китайским веером. – Но я не позволю тебе поступить столь неблагоразумно, бросив сына, отправиться за ним в Сибирь, будто ты мещанка какая или нищенка, прости, Господи! Твой долг – это долг матери! И потом, ты ведь теперь княжна Черкасская! – тётка взмахнула рукой. - Не место благородной особе среди уголовников и всякого сброда!

- Марья Фёдоровна! – Анна, не в силах сидеть, заходила по комнате, сжимая руки. Заговорила с горячностью, пытаясь убедить упрямую тётку: – Вы полагаете, мне легко далось это решение? Конечно, нет! Я уже сейчас ощущаю свою вину перед сыном! Но я знаю, что Сергей погибнет без меня, я чувствую, что нужна ему! И не из одного лишь чувства долга, но из любви к мужу. Да, я умираю в душе, оставляя сына, но иначе нельзя! В моём сердце два мужчины – муж и сын. Оба мне дороги, оба любимы, но я чувствую, что более всего нужна мужу. Он будет погублен, если я оставлю его!

- Анна, Анна! Да слышишь ли ты сама себя?! – воскликнула Марья Фёдоровна и отшвырнула веер. – Он будет погублен! А не сам ли он погубил себя, да и всех нас в придачу?! Сергей прекрасно знал, на что шёл. И зная, даже не подумал о последствиях для семьи! Да ведь он обманул тебя, голубушка! А не я ли предупреждала тебя об этом несколько лет назад, когда ты очертя голову бросилась в его объятия? – старуха погрозила пальцем.

Её лицо раскраснелось, голубые глаза потемнели, превратившись в густо-синие, точно море в непогоду. Достав кружевной платок, она отёрла капли пота, выступившие на лбу. Потом, потянувшись к резному столику, стоявшему неподалеку, взяла крошечную табакерку и, прихватив понюшку табаку, втянула её носом, после чего громко чихнула и высморкалась.

Привычку нюхать табак Марья Фёдоровна переняла от своего покойного мужа, как и эту табакерку, которую некогда супруг, бывший значительно старше, получил за усердие по службе. Вещицей этой Марья Фёдоровна очень дорожила, впрочем, вряд ли как памятью о покойном, которого не любила, скорее, как ювелирной ценностью, табакерка была весьма изящной и дорогой. Эмалевая, цвета мордоре**, с изображением Екатерины II в образе Минервы, эта крошечная шкатулочка была украшена золотом и серебром, а портрет императрицы и край крышки обрамляли чистейшей воды бриллианты.

- Помогает от внутреннего жару, - объяснила она, уже миролюбиво глядя на Анну. – Хороший табак не только нос прочищает, а и голову проясняет, как говаривал мой покойный муженёк, царствие ему небесное, - метнув взгляд на иконы, стоявшие в Красном углу, Марья Фёдоровна осенила себя крестом.

- Так вот, - продолжала она уже ровным тоном, - Тебе следует выйти замуж. – Да, да! – заметив попытку Анны возразить, отрезала она. – Я знаю, что граф намерен вновь свататься к тебе, и настаиваю, - она строго взглянула на Анну и с нажимом повторила: - Я настаиваю, принять его предложение.

- Но тётя! – Анна попыталась говорить спокойно, но это удавалось ей с огромными усилиями. – Побойтесь Бога! Как можно принимать предложение графа, уже будучи замужем?! Мой муж, слава Богу жив, и я считаю ваши слова по меньшей мере странными.

- Жив?! – Марья Фёдоровна скинула болонку с колен, и та, издав жалобный звук, переваливаясь на маленьких лапках, отошла к камину и устроилась на коврике. – Ссылка в Сибирь равносильна смерти! Ты вольна считать себя свободной. Кстати, и государь говорит о том же.

- Хорошо, пусть так, пусть есть указ императора, - Анна кивнула и тут же возразила вновь: - Но теперь я не бесприданница, я княжна Черкасская, как вы сама изволили это давеча заметить. Я состоятельная женщина с обеспеченным будущим и могу сама заботиться о себе и своих близких. Зачем мне нужен брак с Никитиным? Граф хоть и уважаемый в обществе человек, но я не люблю его, я никогда не питала к нему добрых чувств. Более того, я скажу вам честно - Никитин мне неприятен!

Анна сама удивлялась своей смелости. Но сейчас она вдруг почувствовала себя сильной женщиной: она и только она сама должна позаботиться о себе и сыне, и если она не будет стойкой перед давлением со стороны тётки, то никогда не сможет вновь соединиться с Сергеем.

- Ишь, как ты заговорила! – зло прищурившись, раздражённо бросила Марья Фёдоровна. – Ну хорошо же, голубушка! Коли так, оставайся ни женой, ни вдовой. Только подумай,- тётка погрозила пальцем, - как примут твоего сына в обществе! Не успеешь и глазом моргнуть, как молодой князь войдёт во взрослые лета. И кто решится отдать за него порядочную девицу, ежели он хоть и князь, да мать его невесть кто!

- Сударыня, достаточно того, что я законнорожденная внучка князя Черкасского! – бросила Анна, стоя перед тёткой.

- Дерзить изволишь, голубушка! – прищурилась Марья Фёдоровна. –