Формула Бога - Жозе Родригеш Душ Сантуш

— Как долго вы оставались в Дарджилинге?

— До семнадцати лет. Я вернулся в Лхасу в 1947 году, том самом, когда британцы ушли из Индии. К тому времени я привык носить европейский костюм с галстуком, и мне стоило огромных трудов снова приспособиться к жизни в Тибете. То, что раньше казалось мне таким же уютным, как материнское чрево, теперь представлялось отсталым, ничтожным, провинциальным. Единственное, что как и прежде вызывало во мне восхищение, это мистика буддизма, ощущение интеллектуальной левитации, свободное парение духа в поисках истины. — Бодхисаттва устроился поудобнее на громадной подушке. — Через два года после моего возвращения на родину в Китае произошло событие, которое глубоко сказалось на наших жизнях. В Пекине к власти пришли коммунисты. Тибетское правительство изгнало из страны всех китайцев, но мои родители, будучи людьми хорошо осведомленными и знающими, понимали, что замышляет в отношении Тибета Мао Цзэдун, и потому решили снова отправить меня в Индию. Однако Индия уже не была прежней, а благодаря своим бывшим учителям из Дарджилинга, которые хорошо знали мои физико-математические способности, я получил рекомендацию для стажировки в Колумбийском университете в Нью-Йорке.

— Значит, из Лхасы вы переехали в Нью-Йорк?

— Представьте себе, — улыбнулся Тензин, — из Запретного города попал в «Большое яблоко», из Поталы перенесся на Эмпайр стейт билдинг. — Вспоминая о своих ощущениях, он засмеялся. — Это было настоящее потрясение. Вчера я ходил по Баркхору, а сегодня уже прогуливался на Таймс-сквер.

— Как вам понравилось в Колумбийском университете?

— Я там пробыл недолго, около полугода. Один из моих тамошних преподавателей был задействован в Манхэттенском проекте, к участию в осуществлении которого привлекли крупнейших физиков Запада. Эта программа имела военное назначение — создание первой атомной бомбы. Кстати, проект получил такое название, потому что его реализация началась именно в Колумбийском университете, расположенном в Манхэттене. Мой преподаватель, профессор физики, участвовал в этой программе. Познакомившись со мной лучше, он был настолько впечатлен моими способностями, что отрекомендовал меня своему учителю, Альберту Эйнштейну. — Тензин произнес это имя нарочито медленно, зная, что оно никого не оставляет равнодушным. — Эйнштейн работал тогда в Институте перспективных исследований в Принстоне и увлекался некоторыми аспектами восточной культуры, в частности конфуцианством. Шел 1950 год, и в Тибете происходили очень бурные события. Уже в январе Пекин объявил о намерениях освободить нашу страну и ввел в Тибет войска, которые заняли территорию Кхама и продвинулись до реки Янцзы. Это было начало конца нашей независимости. Симпатизируя делу тибетцев, Эйнштейн принял меня с распростертыми объятиями. Я был очень юн, конечно, мне едва исполнилось двадцать, и мой новый учитель решил объединить меня с другим молодым стажером, всего на год старше меня, чтобы мы совместно вели общую работу. — Брови бодхисаттвы приподнялись: — Полагаю, вы поняли, кого я имею в виду. Мы с Аугушту сразу прониклись взаимным доверием. Помня из истории, что первыми европейцами в Тибете были португальские монахи-иезуиты, я и прозвал его «иезуитом». — Старец рассмеялся с непосредственностью ребенка: — Надо было видеть при этом его лицо! Как кипятился! И в отместку придумал мне прозвище «лысый монах», но меня это нисколько не задевало, поскольку в Ронгбуке я действительно был монахом, понимаете?

— И чем вы занимались?

— Многим. — Он снова засмеялся. — Главным образом проказничали и дурачились. Знаете, в доме Эйнштейна на Мерсер-стрит висел на втором этаже портрет Махатмы Ганди, и однажды мы пририсовали ему гитлеровские усики. Старик от нашей выходки пришел в ярость, у него даже волосы встали дыбом! Вы бы видели…

— Но разве вы не занимались совместной работой?

— Конечно занимались. Эйнштейн в тот период был сосредоточен на очень сложном и амбициозном проекте. Он разрабатывал теорию, которая сводила бы к единой формуле объяснение действия гравитационной и электромагнитной сил. Стремился создать, так сказать, обобщающую теорию мироздания. Он вовлек нас в эту работу. Мы с Аугушту проверяли его выкладки. Этим мы занимались примерно с год, но в пятьдесят первом Эйнштейн пригласил нас к себе в кабинет и сообщил, что отстраняет от проекта. У него появилась для нас другая работа. За неделю или две до этого, когда точно, не знаю, Эйнштейн принял у себя дома важного гостя — тогдашнего премьер-министра Израиля. В ходе беседы из уст израильского правителя прозвучал серьезный вызов ученому. Сначала Эйнштейн, очевидно, противился, не хотел отвечать на этот вызов, однако по прошествии нескольких дней все-таки воодушевился и решил взяться за работу. Поэтому он и вывел нас из проекта единой теории поля и подключил к новому проекту — весьма конфиденциальному, если не сказать секретному. Эйнштейн присвоил ему кодовое название, — поведал Тензин. — Он назвал его «Формула Бога».

Воцарилось глубокое молчание.

— В чем же заключался этот проект? — впервые вступила в разговор Ариана.

Бодхисаттва слегка поворочался на подушке, прогнулся в спине и, приложив ладонь к пояснице, поморщился от боли. Затем обвел взглядом полутемное помещение, освещенное лишь свечами из ячьего жира да отблесками огня из печки, и глубоко вздохнул.

— Вы не устали пребывать в замкнутом пространстве?

Нервы у Томаша и у Арианы натянулись как струны. Оба сгорали от желания услышать ответ. Перед ними сидел человек, который, несомненно, знал ключ к разгадке.

— Так в чем же состоял проект? — В голосе Арианы явственно слышались нотки нетерпения.

Бодхисаттва излучал спокойствие.

— «Гора остается горой, и путь всегда к ней тот же, — нараспев продекламировал он и, приложив руку к груди, завершил изречение: — Что изменилось в самом деле, так это мое сердце».

Гости недоуменно переглянулись.

— Что вы хотите сказать?

— В этой комнате действительно темно, а истина всегда остается истиной. Сердце мое устало быть здесь. — Он величественным движением повел рукой в сторону двери. — Пойдемте отсюда.

— Куда?

— К свету, — ответил Тензин. — Я освещу вам путь.

Выйдя из храма Майтрейя, расположенного в верхней части монастыря, они спустились по лестнице из черного камня и повернули налево. Томаш помогал бодхисаттве, поддерживая его под локоть. За ними, прижимая руками к груди три подушки, шла Ариана. Проследовав по узкому проходу вдоль ряда часовенок, они вошли в дверь и попали в обсаженный деревьями тихий дворик, над которым возвышался большой дворец панчен-ламы.

Находившиеся во дворе монахи встретили Тензина Тхубтена почтительными поклонами. Бодхисаттва остановился и ответил им приветственным жестом. Затем возобновил движение в направлении одного из деревьев, предварительно указав на него своим спутникам.

— Юнь-мэнь говорил, — сосредоточенно ступая, молвил он: — «В пути только иди. Садясь, только сиди. Превыше всего — не сомневайся».

Томаш помог старцу опуститься на принесенную Арианой большую подушку, которую иранка заботливо уложила под облюбованным им деревом. Гостям хватило беглого взгляда, чтобы убедиться в правильности выбора места: поскольку листва здесь частично пропускала солнечный свет, в кружевной тени было и не жарко, и не холодно.