Северо-Запад - Зэди Смит

со мной чуток. Поболтай со мной, Кейша.

Они вытянули ноги поперек тротуара.

Люди больше со мной не говорят. Смотрят на меня так, будто видят в первый раз. Люди, которых я знал, люди, с которыми я бегал.

Он приложил ладонь к груди.

Слишком большая скорость в этой штуке. Сердце бежит. Этот маленький вождь. Не знаю, почему я уделял ему время. Это все он. Всегда все принимал близко к сердцу. Но как мне остановить Тайлера? Тайлера должен остановить Тайлер. А я с тобой и болтать даже не должен, я должен быть в Далстоне, потому что это все не про меня, а про него. Но я смотрю на себя, спрашиваю себя: Натан, почему ты все еще здесь? И я даже не знаю, почему. Я даже не шучу. Я должен просто убежать от себя.

Успокойся. Дыши глубже.

Дай я тебе напрямик скажу, Кейша. Идем вместе.

Он сбросил капюшон, снял шапку. На шее сзади было пятнышко белой кожи размером с монету.

Давай, пошли.

Через секунду он встал на ноги. По кладбищенской стене проскользил свет, красный с белым.

А с этим как?

Падай на землю. Ну же. Быстро.

С Шут-Ап-хилл на Фортьюн-Грин

Они остановились во дворике перед станцией метро там, где Шут-Ап-хилл встречается с Килбурн-Хай-роуд.

Подожди здесь.

Натан оставил Натали у билетных автоматов и пошел к цветочному киоску. Она дождалась, когда он исчезнет из виду, а потом пошла следом, остановилась у края навеса. Он стоял в дверях китайской закусочной, продававшей еду навынос, разговаривал с двумя девицами, перешептывался с ними. На одной была короткая лайкровая юбка и худи, вторая была низенькая, в спортивном костюме с косынкой, которая сползла почти на затылок. Все трое стояли плотной группкой. Передавали что-то из рук в руки. Натали увидела, как он прикоснулся к голове невысокой девицы.

Что я только что сказал? Не заставляй меня повторять всякую херню дважды.

Я ничего и не говорю.

Хорошо. Так и продолжай.

Натан отошел от двери, увидел Натали, застонал. Девицы пошли в другую сторону.

Кто эти девушки?

Никто.

Я разбираюсь в таких делах. Было время, я каждый день ходила в камеры на Боу-стрит.

Они теперь закрылись. Теперь людей возят на Хорсферри.

Это верно.

Я тоже кое в чем разбираюсь, Кейша. Со мной шутки плохи. Ты здесь не одна умная.

Я это поняла. Что это за девицы?

Пойдем-ка по Шут-Ап-хилл, а там срежем.

Улица была длиннее и шире, чем всегда. Частные и муниципальные многоквартирные дома стояли здесь вдали от проезжей части, напоминая собой убежища, словно живущие в них люди все еще боялись разбойников, которые и дали когда-то название этому месту[96]. Натали казалось невероятным, что они когда-нибудь дойдут до конца улицы.

У тебя есть с собой деньги?

Нет.

Могли бы купить пару банок.

У меня с собой ничего нет, Натан.

Некоторое время они шли молча. Натан держался поближе к стенам, никогда не двигался посередине тротуара. Натали вдруг поняла, что она больше не плачет, что ее не трясет, что страх не сравним ни с одной другой эмоцией на земле в том смысле, что за него невозможно держаться больше мгновения. Она не могла не обращать внимания на эту демонстрацию различных поверхностей, существующих в мире: белый камень, зеленый дерн, красная пыль, серый сланец, коричневое говно. Идти в никуда стало чуть ли не приятно. Они, Натали Блейк и Натан Богл, перешли на другую сторону и продолжили движение вверх мимо узких многоквартирных домов из красного кирпича, вверх, к деньгам. Мир муниципального жилья остался далеко внизу, у подножия холма. Возникли викторианские дома, поначалу одинокие, потом их число стало увеличиваться. Свежий гравий на подъездных дорожках, белые деревянные жалюзи на окнах. Рекламные щиты агентов по торговле недвижимостью, прикрепленные к воротам.

Некоторые дома стоят в двадцать раз больше, чем они стоили десять лет назад. В тридцать раз.

Неужели.

Они шли все дальше. Через равные промежутки совет посадил вдоль тротуара оптимистический ряд платанов; стволы маленьких деревьев были защищены пластиковой оболочкой. Один платан уже вытащили с корнями и сломали пополам.

Из Хэмпстеда в Арчвей

Та часть Хита, где главная дорога идет точно по прямой и тротуар исчезает. Было темно, и моросил дождик. Они шли по асфальту гуськом. Совсем рядом, справа от себя Натали чувствовала машины, а слева – травянистые ягодные заросли, кустарник. У Натана для защиты были капюшон и шапка; ее волосы, сплетенные в косички и собранные в наполовину уничтоженную подкову, промокли до кожи. Время от времени он кидал ей через плечо предупреждение. Держись левее. Собачье говно. Скользко. Лучшего спутника она и пожелать не могла.

Если бы я правил миром!

               (Представьте это.)

Я бы освободил всех моих сыновей.

Черных бриллиантов и жемчужин.

Если бы я правил миром![97]

Он напевал эту песню.

Дождь усилился. Они остановились в дверях паба «За́мок Джека Стро».

Эти туфли наживка.

Это не туфли, это тапочки.

Они приманка.

Что с ними не так?

Почему они такие красные?

Не знаю. Наверное, мне нравится красное.

Да, но зачем они такие яркие? Не убежишь, не спрячешься.

Я не пытаюсь спрятаться. Я не думаю, что прячусь. Почему мы прячемся?

Не спрашивай.

Он сел на мокрую каменную ступеньку, скинул капюшон с головы, потом снял шапку. Потер глаза, вздохнул.

Наверняка есть люди, которые там живут, в лесу, сеструха.

В Хите?

Да. Там, в чаще.

Может быть. Не знаю.

Живут там, как животные. Я сыт этим городом по горло. Устал от него дальше некуда. Невезение меня преследует, Кейша. Вот в чем дело. Не я преследую невезение. Невезение – меня.

Я не верю в везение.

Ты должна в него верить. Оно правит миром.

Он снова запел. Он то пел, то читал рэп, хотя так тихо, грустно и почти неотличимо от пения, что Натали почти не чувствовала разницы.

Опять эта ебаная вертушка.

С этими словами он вытащил из кармана пакет «Золотой Вирджинии», расправил на коленке «ризлу». Натали подняла голову. Натан попытался плотнее прижаться к двери. Они вдвоем смотрели на вращающиеся винты, которые прорезали одеяло туч. Они курили и курили. Она никогда еще в жизни не была под таким кайфом.

Дождь не переставал.

Я могла бы показать тебе дневник. Твое имя. Каждая третья строчка – твое имя. Моя подруга Ли, ее дневник. Таким, по сути, было мое детство –