Обряд на крови - Джим Батчер

Я повторил эти мысли несколько раз, нашел их безупречно логичными, морально устойчивыми… правда, мне все равно хотелось придушить Кинкейда. Из чего следовал целый ряд выводов, обдумать которые у меня все равно не было времени.

Еще несколько секунд – и я услышал, как они переговариваются вполголоса. Мёрфи описывала взрывное устройство, а Кинкейд давал ей инструкции.

В темноте, за пределами света от дальней химической трубки, что-то пошевелилось.

Я чуть сменил позу и сунул руку в поясную сумку. Достав оттуда пару трубок-светильников, я согнул обе об пол, сломав разделявшую химикалии перегородку, и встряхнул. Обе разгорелись неярким зеленым светом. Я кинул их в глубь коридора, и они прокатились по полу дальше, в расположенную в дальнем конце комнату. Впрочем, трубки почти ничего не высветили: каменный пол, кусок перегородки из сухой штукатурки… Боб говорил, что это помещение используется в качестве кладовой – разбито гипсокартонными перегородками на несколько маленьких кладовок, временное жилье при стихийных бедствиях. Однако все, что я видел, – это нижнюю часть двери, пару штабелей картонных коробок, портновский манекен и светящиеся трубки, которые сам туда и кинул.

А потом что-то большое, четвероногое на мгновение ступило между мной и одной из трубок. Темнопес оказался здоровенным зверем – возможно, крупной немецкой овчаркой, и словно нарочно замер на месте, демонстрируя свои размеры, прежде чем снова раствориться в темноте.

Я стоял, выставив перед собой обрез, и сильно жалел о том, что у меня нет с собой сломанного Инари жезла. В качестве оружия я бы предпочел его, а не этот чертов дробовик. Без жезла, помогавшего мне фокусировать разрушительную энергию огня, я не осмеливался использовать против нехороших парней свою магию, особенно в замкнутом пространстве убежища. Впрочем, может, оно и к лучшему. Боюсь, свою квоту на поджоги общественных зданий на эту неделю я уже исчерпал.

Я не видел больше ничего, но понимал, что там кто-то таится. Поэтому я опустил веки, не зажмуриваясь окончательно, и сосредоточился, прислушиваясь. Я уловил слабое дыхание, но ничего больше.

Черт, плохо старался. Я опустил обрез, расслабил плечи и попробовал еще раз. Звуки дыхания сделались громче, отчетливее, и я разобрал несколько отдельных источников этих звуков. Еще секунду спустя я расслышал слабый ритмичный стук – биение сердца. Сердец. Стук сливался в нестройный хор, но мне удалось выделить две группы. В одной стук раздавался чаще, легче – сердца меньшего размера, должно быть, собачьи. Таких обнаружилось четыре. Другие точно принадлежали людям: пять сердец бились в свирепом адреналиновом угаре – обладатели их прижались к стенам по обе стороны от двери в коридор, вне поля зрения, но менее чем в двадцати футах от меня.

А из дальнего конца помещения до меня донеслись шаги – медленные, осторожные. Они почти бесшумно приближались по каменному полу, и в свечении одной из моих трубок возникла темная, несомненно, женская фигура.

И ни звука сердцебиения от нее не доносилось.

Мавра.

Появились темнопсы, окружив вампира размытыми в полумраке силуэтами. Сердце мое сжалось от недобрых предчувствий, и я мотнул головой, стряхивая концентрацию. Подняв обрез, я поднялся на ноги и попятился.

И снова этот негромкий издевательский смех нарушил тишину подвала.

– Проблема, – бросил я через плечо. – Пять ренфилдов, по меньшей мере, пять псов, и Мавра не спит.

– Разумеется, – произнес сухой, словно пыльный голос Мавры. – Я ждала тебя, Дрезден. Мне кое-что хотелось у тебя спросить.

– Да? – удивился я. Повернувшись к Кинкейду, я чуть слышно спросил: – Долго еще?

Кинкейд пригнулся и подобрал с пола свою пику.

– Секунд тридцать, – буркнул он, на мгновение повернувшись ко мне.

– Забираем детей – и уносим ноги! – шепнул я.

– Я тобой давно уже восхищаюсь, Дрезден, – снова послышался голос Мавры. – Я видела, как ты своей волей останавливаешь пули в полете. Я видела, как ты останавливаешь ножи, и клыки, и когти. – Она сделала жест рукой. – Вот мне и хочется узнать только одно: как выстоишь ты против своего же излюбленного оружия.

И сразу же из-за двери, заслонив от меня Мавру, выступили в коридор два ренфилда. Оба держали в руках по длинной металлической штуковине, у обоих торчали из-за плеч какие-то округлые металлические предметы. На концах металлических трубок заплясали голубые огоньки зажигания, и я понял, что это такое.

Оба ренфилда как по команде подняли огнеметы и залили узкий коридор морем огня.

Рявкнул дробовик – не знаю, правда, сознательно ли я нажал на спуск или просто дернулся от неожиданности. Нехорошие парни находились от меня на расстоянии футов двадцать – отменная дистанция для рассеивания картечи. Если бы я целился по-настоящему, наверное, мне удалось бы уничтожить одного из двух. Однако основная часть заряда прошла между ними, хотя, судя по тому, как они оба дернулись и скорчились, некоторая часть картечин им все-таки досталась. А может, это они от грохота. Огонь неуверенно вырвался из жерл огнеметов и обрызгал пол, стены, потолок коридора горящими шарами – судя по всему, комками смеси бензина и нефтяных сгустков, самодельным напалмом. Воздух в подвале разом сделался из холодного обжигающе-горячим. Даже этот не то чтобы слишком удачный залп почти лишил мои легкие кислорода.

Оба ренфилда, ничем не примечательные мужчины в оборванной одежде – только глаза у них горели диким, фанатичным огнем, – помедлили секунду-другую, а потом расставили ноги пошире и прицелились еще раз. Всего секунду – но и ее хватило, чтобы спасти мою жизнь. Я бросил дробовик, перехватил посох правой рукой и встряхнул браслетом-оберегом. Потом сосредоточил все свои подогретые паникой эмоции в один заряд – и швырнул его вперед стеной энергии.

На этот раз ренфилды пальнули как надо. Огонь ударил из жерл мощной струей, не хуже водяного потока из пожарного рукава. Я остановил этот ревущий огненный шторм своим щитом… вот только мой щит никогда не был рассчитан на то, чтобы останавливать пламя. Вообще-то он неплохо защищает от материальных объектов, и за свою карьеру чародея я справлялся с его помощью с разными штуками – от пуль до обезумевших лифтовых кабин. Остановить-то он огонь остановил, но жар передался через браслет прямиком мне в руку. Несколько галлонов напалма размазались по щиту, продолжая пылать ослепительно ярким огнем.

Это было больно. Боже, как больно! Первыми это ощутили пальцы левой руки, потом ладонь, вся кисть, запястье – все за какую-то секунду. Если вы никогда не обжигались как следует, вам не понять, каково мне приходилось. Миллион осязательных нервов в кончиках пальцев разом послали панические сигналы моему мозгу. Казалось, рука моя просто взорвалась и превратилась в сгусток пульсирующей боли.

Я отдернул руку, ослабив концентрацию воли, и щит начал подаваться. Пришлось стиснуть зубы и снова выбросить руку вперед, вновь укрепив щит. Все же я медленно, мелкими шажками пятился назад, почти ослепленный болью, из последних сил не давая щиту развалиться.