Королева мести - Джоан Швейгарт

Я же лишь молча смотрела на нее, недоумевая, как она не понимает, что это я была этим ребенком и этим человеком, и это моя кровь льется во благо моего народа. Не получив ответа, она вздыхала и уходила по-прежнему озабоченной.

Сунхильду же и Грипнера, похоже, мое молчание совсем не беспокоило. Не могу сказать, что оно беспокоило и меня, потому что благодаря молчанию я научилась слушать и смотреть. Теперь, когда я сидела в зале за столом, мне хватало всего лишь одного слова от Грипнера или Черо, чтобы понять, о чем именно они думали. Иногда же мне не нужны были и слова. Молчание отражало покой моей души, и в этом состоянии я без труда угадывала мысли и настроения других людей. Например, я раньше Сунхильды понимала, что Черо начинала уставать от ее детской болтовни, и тогда брала девушку за руку и уводила ее из зала. Я знала, когда Грипнер чувствовал себя старым и бесполезным, и тогда подходила к нему и садилась рядом. Иногда он просил у меня мою вышивку и, несмотря на плохое зрение, отыскивал квадрат с изображением того, как Сигурд поднимается в горы, и подолгу на него смотрел. И тогда я чувствовала, что он ждет возможности поговорить со мной наедине об этих событиях в жизни Сигурда. Но ему еще долго не удавалось этого сделать. Грипнер редко выходил на улицу, потому что почти ослеп, да и спина не давала ему покоя. А дома уединиться не получалось, — Черо, предоставив Сунхильде и нескольким слугам работу по хозяйству, всегда находилась рядом с мужем, чтобы позаботиться о нем.

Если не считать беспокойства о Грипнере, это время можно назвать самым безмятежным в моей жизни. У меня больше не было ни Сигурда, ни Гуторма, но остались воспоминания о них. Сунхильда и дочь утешали меня, когда этих воспоминаний оказывалось недостаточно. К тому времени, когда я снова научилась ходить, моя дочь тоже пошла. Земли Грипнера богаты равнинами и тихими ручьями, и мы с Сунхильдой и моей девочкой провели немало дней, гуляя по ним и дивясь их красоте. Сунхильда сама вела себя как ребенок и иногда напоминала мне Гуторма. Ни один цветок, ни одно облако не ускользали от ее внимания. Она была готова практически на все, лишь бы рассмешить меня и моего ребенка, потому что любила звонкий смех больше всего на свете. Встав на четвереньки, она изображала корову или овцу, которых моя дочь без устали нам показывала. А потом моя девочка с особым удовольствием забиралась на широкую спину Сунхильды, а я держала ее, пока та показывала какое-нибудь животное. А когда Сунхильда двигалась слишком быстро, я с трудом догоняла ее, и мы все вместе валились на медоносные луга, смеясь и радуясь.

Иногда мы ходили к тому месту, где был похоронен прах Сигурда. В такие моменты Сунхильда оставалась молчалива и торжественна. Мы держались за руки, стоя за спиной дочери Сигурда, и Сунхильда рассказывала о своих детских приключениях с братом. Некоторые из историй я уже знала и со временем поняла, что Сигурд рассказывал мне их давным-давно, еще до нападения на Вормс. Так Сунхильде удавалось пробудить во мне самые первые воспоминания о Сигурде, и я полюбила ее еще сильнее, когда поняла, что Сигурд любил сестру так же, как я. Мне казалось, что я могу остаться в землях Грипнера навсегда, прислушиваясь к словам Сунхильды и моей дочери, которая училась говорить. Но потом я вспомнила, что мать и братья ждали моего возвращения, и мне стало грустно. Я тоже, как Сунхильда, надеялась на то, что это случится еще нескоро.

Но все, даже самое хорошее, рано или поздно завершается. Однажды весенним вечером мы рано поужинали, и Сунхильда, увидев, что на улице еще светло, предложила пойти с шитьем во двор. К тому времени моя работа была уже почти закончена, и поскольку я не знала, что именно известно о смерти Сигурда моей франкской семье, я уже давно никому не предлагала посмотреть на свою вышивку. Правда, мне думалось, что кто-то из них, скорее всего Черо, поглядывала на ковер, когда меня не было рядом, потому что едва я вышила, как Сигурд и Брунгильда лежали в объятиях друг друга в пещере, Черо больше не просила показывать ей мою работу.

Я изобразила, как подслушиваю разговор братьев в лесу, как реагирую на их слова и отправляюсь к Брунгильде, чтобы заключить с ней сделку. Правда, на вышивке с описанием последнего события мне не удалось передать содержание нашей беседы. Я воспроизвела наши свадьбы и то, как Сигурд отвергает Брунгильду в роще к северу от купальни. Потом вывела узорами ночь, когда Сигурд признался мне в том, что был с Брунгильдой. Здесь, для того, чтобы показать, о чем шла речь, я над изображением себя и Сигурда в спальне повторила в маленьком круге их с Брунгильдой силуэты в пещере. В следующем квадрате я вышила, как Сигурд плачет. Я знала, что мужчины терпеть не могут, когда их считают способными проливать слезы, но решила, что сожаление и раскаяние Сигурда стали важной частью моей истории и не должны остаться достоянием домыслов. В следующем квадрате я изобразила Брунгильду и Гуннара в их спальне и вышила над их головами, вернее, над головой валькирии, рисунок пещеры. Только теперь в пещере не было ни валькирии, ни Сигурда — таким образом я хотела показать, что валькирия лишь намекала Гуннару на любовную связь с Сигурдом. На следующем квадрате Гуннар и Хёгни едут в лес вместе с Гутормом, дальше — бедняжка Гуторм, его рвет мерзостью и отравой, потом он бросает меч в Сигурда, а тот возвращает меч напавшему… У меня оставалось пять квадратов. В первом из этих пяти я вышила себя, безразличную к людям и событиям вокруг меня. Чтобы отразить свое состояние, я изобразила свои глаза без зрачков. На двух следующих — два погребальных огня, где Брунгильда прыгает во второй костер. На обеих картинках я стояла в толпе, с невидящими глазами. В следующей вышила рождение дочери, так, как мне это представлялось. Оставался последний квадрат. Сидя на камнях возле дома Грипнера, я стала изображать себя и Сунхильду за шитьем. Здесь, на этом последнем квадрате, глаза мои опущены и зрачков не видно, по выражение лица говорит о том, что я нашла счастье и покой в доме Грипнера. За нашими фигурами я показала дом Грипнера изнутри, но без стен, чтобы изобразить в нем самого хозяина и Черо, и свою дочь, спящую в колыбели возле очага. Вышивка была готова. Я вздохнула и прошептала:

— Дело сделано.

— Уже закончила? — переспросила Сунхильда. Потом вдруг соскочила с камня, бросив свое шитье, и воскликнула: — Ты заговорила! Ты заговорила!

Да, я действительно заговорила, только до того, как Сунхильда об этом закричала, я не обратила на это внимания. И подумав о тех словах, которые были произнесены, я поняла, что они имеют отношение к этой части моей жизни не меньшее, чем к состоянию моей работы. Я свернула ткань и подошла к камню Сунхильды, чтобы отдать ей вышивку. Когда я протянула ее Сунхильде, то увидела, что бедняжка не знает, радоваться ей или плакать. Она переминалась с ноги на ногу, широко раскрыв глаза и рот. Я взяла ее за руку, она мне ничего не ответила. Когда мы направились в сторону дома, Сунхильда, наконец, заплакала. Я сжала ее руку и повела за собой.

Дверь стояла открытой, поэтому мы вступили в зал незамеченными. Черо и Грипнер сидели за столом в позах, удивительно похожих на те, в которых я их только что изобразила. Они тут же прекратили свой разговор, и я поняла, что речь шла обо мне. Успокоившаяся Сунхильда произнесла: