Сексуальная жизнь в Древнем Риме - Отто Кифер

На царствование Нерона приходятся также жизнь и труды Персия. Персий вел образ жизни ученого затворника в кружке друзей, как и он сам, близких к стоицизму, и умер от желудочной болезни в возрасте 29 или 30 лет. Шесть его сатир едва ли заслуживали бы упоминания в нашей книге, если бы не прелестный автобиографический фрагмент из пятой сатиры.

Мы уже говорили выше, что очень немногие римляне умели подавлять в себе гомосексуальные наклонности. Древний биограф подчеркивает «стройную фигуру и тонкие нежные черты» Персия. Известно также, что он рано лишился отца, рос среди женщин-родственниц и ни разу в жизни не познал женщину, – это вполне объясняет раздраженную неприязнь к гетеросексуальной любви, которая то и дело проскальзывает в его поэзии. Мы склонны предположить, что его склонности распространялись исключительно на мужчин: при отсутствии каких-либо доказательств мы, естественно, не можем говорить о его гомосексуальности. Вот что пишет он сам (v, 19 и далее):

Смысл этого трогательного признания благодарности ученика учителю состоит в том, что, по словам Персия, когда он вырос, то мог направить свои взоры на Субуру (где в основном жили проститутки), но предпочел углубиться в философию под руководством своего возлюбленного и почитаемого учителя. Если Персий говорит, что учитель любил его любовью Сократа, речь в крайнем случае идет о высокодуховной форме гомосексуализма. Вряд ли стоит прибавлять, что это была слишком возвышенная любовь, чтобы содержать какие-либо сознательные проявления сексуальности.

Персий платит своему наставнику такой утонченнейшей данью (v, 63 и далее):

Эти слова можно бросить в лицо тем, кто воображает, что старикам бессмысленно чему-либо учиться, и кто непрестанно выступает за «обучение молодых у молодых».

Эпическая поэзия в посленероновскую эпоху в основном сохраняет стиль и вкус времен Нерона. Ее основные представители – Валерий Флакк, Силий Италик и Стаций; у всех троих Риббек усматривает склонность к демоническим персонажам и сценам, к темным силам зла и безумию, к ужасам подземного мира и к ярким описаниям грандиозных битв и причудливых и отвратительных смертей.

Из них троих для задач нашего труда наименьший интерес представляет Валерий Флакк, пытавшийся перевести на латынь поэму Аполлония Родосского об аргонавтах. Этот перевод дошел до нас не полностью: он обрывается в том месте, когда Медея начинает подозревать Ясона в неверности. В основу сюжета, разумеется, положен знаменитый миф о плавании аргонавтов и похищении с помощью Медеи золотого руна; но нас в основном интересуют несколько небольших сцен, сочиненных римским поэтом и характерных для него и для его эпохи. Например, Пелей прощается со своим маленьким сыном Ахиллом вечером накануне отплытия «Арго» – должно быть, точно так же, как прощались римляне со своими близкими, отправляясь сражаться во славу империи в Азии или в далекой Галлии. Эта коротенькая сценка полна глубоких и нежных чувств. Преданный кентавр Хирон, учитель юного Ахилла, спускается с гор и указывает отцу на взывающего к нему сына. «Мальчик, поняв, что отец узнал его голос, и увидев, что тот спешит к нему с раскрытыми объятиями, подбежал к нему и повис у него на шее в долгом и жадном объятии». Мальчик с восхищением глядит на героев. Он вслушивается в их возвышенные беседы, ему позволяют посмотреть и потрогать львиную шкуру Геракла. Пелей нежно целует сына и призывает на него благословение небес; затем он дает Хирону последние наставления по воспитанию мальчика – тот должен обучиться войнам и искусству сражения, практиковаться в охоте и метании стрел (i, 255 и далее).

Наряду со сценами нежной привязанности поэма содержит и описания ужасающих битв, которые – при сравнении с соответствующими сценами в оригинальной поэме Аполлония – выразительно иллюстрируют римские вкусы. (Примеры подобных сцен – iii, 15 – 361 и vi, 317–385.) Особенно интересно то, что римский поэт изображает личность Медеи с намного большей проницательностью, чем греческий: оба они верно и тонко рисуют происходящий в ее душе конфликт между только что зародившейся любовью к Ясону и верностью своему народу, но Валерий Флакк описывает рождение и развитие ее любви намного более умело. Он – сын более поздней эпохи, знакомой с опытным и проницательным взглядом Овидия и Проперция на женщин.

Произведение другого рода представляет собой «Пуника» Силия Италика, историческая, или, точнее, национальная эпическая поэма. «Пуника» задумывалась как продолжение «Энеиды»: она воспевает героические труды римского народа и его вождей в войне с Ганнибалом. Мы упоминаем ее здесь, потому что она напоминает поэму Лукана (и в некоторой степени использует те же формальные приемы) в том, что стремится напомнить слабому и посредственному настоящему о величественном прошлом. Вся поэма полна стоических представлений и убеждений:

Такими словами (ix, 346) поэт оплакивает поражение римлян при Каннах. Этих строк вполне достаточно, чтобы дать представление о возвышенных духовных побуждениях, переполняющих всю поэму. Поэт-стоик, осуждающий свой век, так завершает выполненное во вполне гомеровском духе описание битвы при Каннах (x, 657 и далее):