У всякой драмы свой финал - Валерий Пушной

— Я убил его! Теперь ты только моя. Тех двоих больше нет. И никогда не будет. Я все сделал, как ты просила.

— Разве ты сам не хотел этого? — Ева ладошками взяла его за щеки.

— Я давно бы их убил! — нервно дернулся Роман.

Через полчаса они лежали в постели, Ева стонала от удовольствия, и Роману это нравилось. В такие моменты он чувствовал себя настоящим мужчиной. Сильным и значительным.

Это чувство он мог сравнить только с ощущением, которое появлялось у него в моменты, когда он держал в руке кинжал. Тогда он казался себе не только значительным, но несокрушимым. Это было изумительное чувство счастья, чувство превосходства, чувство совершенства. Он, как совершенное творение природы, возвышался над всеми и его нож становился частью его самого, частью его мужской сути. Никто не понимал его, потому что невозможно простым людишкам понять, что такое совершенство.

Обладание Евой, как обладание кинжалом, делало его хозяином этой жизни. Он видел себя Великим и Превосходным.

У него было много сил и много энергии, и он до утра не давал заснуть Еве, пока та уже совсем не перестала шевелиться. Но сразу заснуть она тоже не могла. Она полежала несколько минут неподвижно, приходя в себя, и потом устало спросила:

— Расскажи, как все прошло? — она хотела знать до мельчайших подробностей.

Роман заулыбался и охотно начал рассказывать. Он говорил с удовольствием, поскольку рассказывал о своем мужестве и силе и хотел, чтобы Ева представляла его именно таким. Он испытывал особую гордость за выполненную работу. Всем видом показывал, что Ева может на него положиться, что он способен защитить и спасти ее от любой угрозы:

— Я поехал сразу, как только ты позвонила мне! — сказал и спросил тут же. — Но как тебе удалось позвонить, он же был возле тебя?

От усталости у Евы плохо поворачивался язык, она вяло шевельнула губами:

— Позвонила из ванной.

Кивнув, Роман продолжил:

— Я подъехал к твоему дому вовремя. Видел, как он с тобой вышел из подъезда. Я готов был порвать его там же! Меня бесило, что он обнимал тебя. Потом я мог зарезать его возле театра. Но там его убийство бросило бы тень на тебя. Я решил проследить дальше. Выждать удобного момента. Наблюдал, как он в кафе встретился с Корозовым.

Ева резко оторвала голову от подушки в цветной наволочке. Усталость и сон сняло, как рукой.

За окном светало. В небольшую комнату с кроватью, креслом и шкафом у разных стен пробивался серый свет. На подоконнике в глиняном горшке чах комнатный цветок. На полу — потертый линолеум неопределенной расцветки.

Шкафу, по меньшей мере, было лет восемьдесят. Он, как доживающий старик, покосился, дверцы плотно не закрывались. Кровать казалась чуть моложе, но при каждом движении скрипела, как скрипит на ветру отжившее дерево. А когда Роман и Ева занимались любовью, кровать стонала громче Евы, как сгорбленная болезнями старуха. Кресло у стены напротив — ровесник кровати. Полинявшее, изношенное и провалившееся. Накрытое то ли пледом, то ли остатками от пледа, то ли черт знает чем.

Простыня под ними скомкалась, из-под нее обнажился старый с выпирающими пружинами матрац. Эти пружины давили в бока, но Ева не замечала их. Не видела и рыжего покрывала, которое упало с кровати и комком валялось на полу.

Она вся превратилась в слух. Роман увлеченно рассказывал то, что видел и делал. Ее поразили две новости, что Андрей встречался с Глебом и что в квартире, где Роман убил Андрея, оказалась жена Корозова.

Нарлинская едва заметно приоткрыла рот:

— Я догадывалась, что ее похитил Андрей.

Опять легла на подушку и сомкнула веки, но продолжала внимательно слушать, не пропуская ни одного слова.

И снова широко распахнула глаза, ошарашенная третьей новостью, когда Роман сообщил, что отпустил Ольгу. Чуть не задохнулась от негодования. Но он не увидел этого, поскольку был увлечен своим рассказом и смотрел восторженными глазами в серый потолок.

Рывком привстав на локти, Ева рассержено, дико глянула в довольное лицо Роману, и села на кровати:

— Ты это сделал?

Остывая от собственного восторга, Роман кивнул:

— Да! Она попросила меня спасти ее. И потом, она же тоже пострадала от Ватюшкова! — сказал безразлично.

Подтянув к себе колени, Нарлинская тоскливо уткнулась в них лицом:

— Ты ее спас, ты ее, конечно, спас. Но зачем, Роман? Ты же погубил меня! — обреченно произнесла девушка.

— Не говори так! — нахмурился он. — Я тебя обожаю! — до него не дошло, что именно она имела в виду. — Я убью за тебя любого! Но причем тут жена Корозова?

Ева не отрывала лица от колен, потому что не хотела, чтобы Роман заметил, каким в эти мгновения огнем ненависти горело оно:

— Она же видела тебя, и все слышала, о чем ты говорил с Андреем.

Последние остатки восторга медленно сошли с лица Романа, он тоже сел и посмотрел на свои руки, словно спрашивал их, все ли они сделали правильно? И вдруг его осенило:

— И пускай, но кто ей поверит?

Девушка с сожалением покачала головой:

— Теперь полиция начнет искать тебя. Но ведь мы ни так договаривались, когда ты устраивал собственное похищение. Ты должен был исчезнуть и до конца оставаться в тени, чтобы стать карающим мечом. Ты сам назвал себя так! — между тем, она не напомнила, что именно она подала ему идею о фиктивном похищении. Именно она предложила сделать это на глазах у Корозова в кафе «Оранжевое небо», чтобы Глеб подтвердил факт похищения.

Ноздри Романа нервно задрожали, он вспылил:

— Я и есть карающий меч! У меня кинжал, о котором ходят легенды! Но менты ничего от меня не узнают! Я не дамся им в руки! Я убил тех, кто делал мою жизнь невыносимой, потому что их руки лапали твое тело! Ты знала, как давно я хотел их растерзать! Но теперь их больше нет! Ты моя! Ты моя! Ты моя! Ты моя!

Его пыл напугал, она прижалась к его груди, обхватив руками:

— Ты — карающий меч, Роман! И я твоя! Я твоя! — подтвердила покорным голосом.

Резко повернувшись, Роман подмял ее под себя, глянул в глаза, будто проверял, что она говорила то, что думала, и стал жадно целовать. Затем с новой силой вскинулся над нею, повторяя в такт:

— Моя, моя, моя!

Она была обессилена и потому не проявляла никакого желания к близости, лежала безучастно, отвернув голову в сторону, а мозг напряженно бился мыслями в такт сердцу. В голове крутилось, что Ольга может быть опасна для нее лишь тогда, когда Роман сам подтвердит свои слова в полиции. Больше никак. Стало быть, Роман должен исчезнуть, чтобы никогда его не нашли. Стало быть, так.

Вид ее в этот миг был отчужденным. Она не могла радоваться, все произошло неудачно, совсем ни так, как должно было быть.