Дочерь Божья - Льюис Пэрдью

— Но как вы сможете это сделать, не ввергнув церковь в хаос? — спросил Сет. — Все христианские церкви — любых конфессий — основаны на вере во Христа как Мессии. Разве не вызовет раскол церкви известие о пришествии второго Мессии? Особенно если оно подтверждено документально? Особенно если Мессия — женщина? Не оставят ли многие свою религию, чтобы поклоняться новому Мессии? Наверняка возникнет противостояние между приверженцами старого и нового Мессии. Я о том, что волнения в Ирландии возникли, даже когда люди поклонялись одному и тому же Мессии. А этот раскол будет таким же фундаментальным, как… — Сет замолчал, подыскивая правильные слова.

— Как между христианством и исламом, — вмешалась Зоя.

— Точно, — согласился Риджуэй. Морген смотрел на них так, что становилось понятно — он эти аргументы выслушивает не один десяток лет.

— Вы рассуждаете, как руководство Ватикана, — в конце концов произнес он. — Примерно такая же цепь рассуждений привела императора Константина и его ставленника Папу к решению убить Софию и всех ее последователей. Церкви всегда угрожали — римляне, гунны, вестготы, амбициозные монархи, нацисты, фашисты и им подобные — и так будет всегда. Нисколько в этом не сомневаюсь. — Он умолк, а когда продолжил, его голос был тверже и увереннее. — Но Богу никогда не угрожала опасность, особенно со стороны правды… Разве не очевидно, что именно ложь создала такую ситуацию? Константин и служители церкви больше заботились о сохранении церковных и государственных институтов, чем о вере и спасении душ их паствы. Так что когда они убили Софию и скрыли правду об этом, чтобы сохранить собственную власть, они посеяли семена разрушения, которые теперь дали всходы. Если солгал один раз, потом будешь вынужден громоздить одну ложь на другую, пока правда не останется похороненной так глубоко, что ложь погребет под собой веру. Поэтому каждый Папа провозглашает лжесвидетельства относительно важнейших вопросов веры, а после у него не остается выбора, кроме как защищать ортодоксальную церковь дальнейшим враньем и лжесвидетельствами. А тех, кто пытается нарушить эту постыдную традицию, ждет смерть… Но мы должны беспокоиться не о сохранении церкви, а о людской вере, — убежденно произнес Морген. — Важно не спасение одной их старейших бюрократических структур в мире с ее жалкими людскими страстями и пороками, а религиозный и духовный подъем тех, кому служит церковь. Не так уж важно, кому адресуют люди свои молитвы, если они искренне молятся. Важна вера, а не имя объекта поклонения, будь то Будда, Христос, Магомет, Вишну или кто-то из тех богов, которые каждый день таскают на своем горбу солнце через все небо.

— Мой отец в это верил, — тихо сказала Зоя. — Он говорил мне, что все религии и верования — как витражное стекло, что окрашивает свет во все цвета радуги. Цветов много, но светит одно солнце. Бог создал нас разными и разговаривает с нами на разных языках.

— Ваш отец был мудрым человеком, — сказал Морген. — Мы — смертные создания, что пытаются постичь бессмертие. Имеют значение лишь наши вопросы. Вопросы, а не ответы, потому что ответы никогда не полны, они всегда ограничены нашими чувствами. И никогда не были истинными, поскольку человеческие «ответы» о тайнах мироздания всегда окрашены в цвета местной культуры, общества, целесообразности, предубеждений, алчности и прочих смертных грехов… И все же, несмотря ни на что, человек должен верить. Вера — то, что питает паше творчество, воодушевляет на подвиги, не объяснимые природными явлениями, позволяет выходить за пределы физического мира. — Он наклонился вперед и поставил локти на стол. — Люди должны верить. И они должны верить в правду. Мы можем стать тем, что даст им эту правду. — Морген смахнул со лба капли пота. — Большая часть того, на что опирается сегодня церковь, — лживо. С исторической точки зрения — правда, такой историк родится через столетие-другое — истина лишь укрепит веру. Но мы и те, кто будет жить после нас, обречены на страдания за грехи, опрометчивость и страхи людей, которые жили в 325 году от Рождества Христова. Альтернатива этому — позволить фашистам, диктаторам и прочим честолюбивым властителям использовать правду, чтобы шантажировать будущее.

Он откинулся на спинку стула; было видно, что он очень устал. Через минуту Сет поднялся, подошел к камину, снял кофейник с огня и поставил его на стол. Посмотрел на Моргена:

— Хотите? — Священник устало покачал головой. Сет налил кофе себе и Зое и вернулся к камину, чтобы опять поставить кофейник на огонь. Энергии Моргена теперь хватало лишь на то, чтобы сидеть за столом, и он держался за грубую столешницу, как держится за обломок доски последний выживший в кораблекрушении. Они сидели молча, слушая, как за окном свистит ветер и шумят деревья, в камине трещат дрова, а в комнате раздаются негромкие звуки человеческого присутствия — дыхание, какое-то движение. Через некоторое время Сет нарушил молчание.

— Не понимаю, как вы, зная все это… пройдя через все это, остаетесь не просто священником, а католиком.

Морген взглянул на Сета и улыбнулся:

— Я прошел через множество кризисов моей веры, как тот, который, судя по всему, переживаете сейчас вы, — ответил он. — Но я считаю, что вера в Бога поддерживает и укрепляет нас…

— Однако сама идея Бога настолько извращена политиками и опорочена организованной религией, — задумчиво произнес Сет. — Даже сама идея Его существования вызывает сомнения.

— Да, — терпеливо ответил Морген. — Так и есть. Вера поддерживает нас, религия разобщает. Но представьте себе вот что. Вы взбираетесь на гору и вдруг замечаете, что волокна страховочной веревки прогнили. Вы отцепите страховку? Отринете свою веру лишь потому, что часть ее сгнила? — Сет нахмурился. — Вера связывает нас с духовным миром, — продолжал Морген. — Но вера и религия — это сплетенные волокна одной веревки. В любой организованной религии истинная вера и богомерзкая ложь переплетены, как волокна этой веревки. Нельзя вырвать волокна зла, не разорвав веревку, и мысль об этом повергает меня в отчаяние. Я всего лишь смертный, мне не дано знать наверняка, какие волокна надо вырвать, а какие оставить.

— То есть вы принимаете церковь такой, какая она есть, со всеми изъянами?

— Почти, — согласился Морген. — Насколько могу. Знаете, я вижу все религии не как витражи, а как множество дверей, ведущих к Богу. Как смертные твари, мы способны объять лишь незначительную часть бесконечности. Так что не удивительно, если каждый народ, каждая культура видит свою маленькую часть Бога.

— Это как в притче про слепцов, описывающих слона? — спросила Зоя.

— Приблизительно, — ответил Морген. — Только каждый из нас слеп по-своему. Я думаю, что в каждой религии есть свой истинный проблеск Бога.

— Но как они все могут утверждать, будто истинный путь к Богу — только у них?

— Не могут, — возразил Морген. — Если честно, то не могут. Если это честные добрые верующие. Исключение, неприятие и оскорбление других видений Бога — зло, причиняемое мужами.

— И женами, — добавила Зоя.

— И женами, — улыбнулся Морген. — Бог — мужского пола. И женского. И ни того, и ни другого. Мы пытаемся узреть Бога, но нам так хочется видеть кого-то похожего на нас самих.