Медвежий замок - Дмитрий Светлов

– Ты не совсем правильно сделал свой лук. При выстреле немного забрасывает конец стрелы.

– Что-то не заметил – куда целюсь, туда и попадаю.

– У тебя тетива по центру дуги, в конечный момент выстрела она немного изгибает древко, в результате стрела вибрирует в начале полета.

– Тетиву нельзя смещать, лук завернет или его придется утяжелить.

– Арабы по центру делают боковой вырез: и стрелу удобнее держать, и точность, как у снайперской винтовки.

– Я делал по башкирскому образцу, а в вашем варианте середину придется заливать плавленым рогом.

– Поговори с Иосифом или Серафимом, они часто косуль приносят. Хозяйственные парни, ничего не выбрасывают, рога должны где-то лежать.

Новый лук «под себя» показал отличный бой с буквально фантастической дальностью полета стрелы. Дугу выварил в подсолнечном масле и сунул для просушки в горячую печь, именно так достигается «золотой» цвет деревянных ложек. Сам того не зная, Норманн повторил азиатскую технологию, где готовые луки вываривали в растительном масле. Летний вариант подарил Антанасу.

– Боярин! Я же никогда не смогу с тобой рассчитаться! – стараясь не глядеть на оружие, отстранился сотник лучников.

– Бери, это мой подарок к твоей свадьбе!

– Дорого стоит твой подарок, боязно, мне жизни не хватит отслужить тебе.

– Не о том беспокоишься! С плохеньким луком на службе только караулы разводить.

– Тогда беру с условием не пенять и не попрекать своим подарком.

– Не смеши! Зачем тогда его дарить?

– Сговорились. – Антанас Тутник опустился на колени. – Клянусь служить тебе верой и правдой!

Затем встал, обнял и заплакал.

– Брось, не надо! – растерялся Норманн. – Придет время, землю и людей получишь.

– Я о доброте твоей печалюсь, взял меня подыхающим калекой, обогрел, вылечил, теперь и землю обещаешь.

– Лечил не я, а Максим, его и благодари.

– Не видать мне этого лекаря, кабы не твоя воля.

– Вот и забудь печаль и радуйся жизни.

Если говорить честно, то феодальные взаимоотношения тяготили Руслана Артуровича Нормашова. Он привык к простым и понятным русским традициям, когда старших называют по имени-отчеству, начальство – на «вы», друзей – на «ты». Здесь же перед ним то и дело падали на колени, выражая тем самым свою преданность или покорность. Каждый раз, оказываясь в такой ситуации, Норманн внутренне сжимался и мысленно твердил: «Настанет и мой час, когда самому придется ползать на коленях и биться лбом о землю».

Дни бежали за днями. Вот валькирий выписали из больничной палаты, и они без тени сомнения поселились в доме вместе с Норманном и итальянцами. Ахилл остановил попытку шугануть юных красавиц:

– Да не волнуйся ты за них, на склады не пустим, кашеварить не разрешим. Если что и увидят, все равно не поймут.

– Вот именно, не поймут и придумают какую-нибудь чушь типа волшебного превращения воды в молоко.

– Я же сказал, мы не пустим их на кухню.

– И я сказал, за обедом выпил стакан молока и ку-ку. Здесь нет ни коров, ни коз.

– Вообще-то ты прав, мы собираемся за одним столом, пьем соки, едим фрукты, подобная пища обязательно обратит на себя внимание.

– Наконец-то понял! – Норманн встал, собираясь турнуть девиц в дом у кузницы.

– Погоди! А ведь ты с нами только завтракаешь!

– Сам знаешь, я не люблю эти быстрорастворимые супчики и кашицы. Жена Антанаса отлично готовит.

– Вот и уводи с собой этих девочек, пусть обедают вместе с воинами.

– Хорошо, уговорил, остаются под твою ответственность, если проморгаешь, то сам и убьешь.

– За что? Они такие миленькие.

– В монастырский пыточный зал захотелось? Валькирии шлепнут языком, а церковники обязательно захотят установить истину.

– Да понял я! Не волнуйся, и со слугами переговорю. Окружим их заботой и вниманием.

Забота о воительницах завершилась ночью, когда разъяренные дамы чуть не поубивали итальянцев. Норманну было лень вставать с постели, поэтому революционные перемены увидел только утром. Девицы выгнали итальянцев со второго этажа, и Ахиллу со слугами пришлось переселяться в казарму, где они выгородили уголок у печки. За завтраком девушки наслаждались сгущенкой, которую невозмутимо черпали ложками из банок.

– Зря вы их не убили! – недовольно глянув на пустые банки, сказал Норманн.

– Пожалели, – безмятежно ответила Бригген. – Ахилл нужен тебе, он хороший учитель меча.

– Что, донжуаны, допрыгались? Как вам на новом месте? Печка не дымит?

– Дикарки! Мы к ним с вином и фруктами, а они за ножи, да еще на полном серьезе убить хотели.

– Надо было вино по фужерам разлить.

– Я и протягивал фужер, так эта длинная, – Савиолло указал на Флейен, – мне чуть руку по локоть не отхватила.

– Целы? К врачу никому не надо?

– Вещи попортили, они же их грудой вниз сбросили, деньги вон по всей комнате раскатились.

– Неужели и кошели порезали?

– Еще чего! Мы им стали серебро предлагать, так дикарки отняли и сюда бросили.

– Можно сказать, что вам повезло, могли бы в окно выкинуть, копались бы до утра в снегу.

– Никогда бы не подумал, что на севере живут такие агрессивные женщины.

– Они у вас и склад захватили? – Норманн кивнул на сгущенку.

– Не, это мы мирный договор заключили.

– Уверен? Судя по их довольным мордочкам, вы перешли в статус данников.

– Еще чего не хватало! Всего лишь вежливо извинились, угостили сладким молоком и все, забыли про ночной инцидент.

Все да не все. Норманн в сопровождении своей белокурой гвардии ходил на обед к Антанасу, где попутно занимался с Пирет разговорной практикой. Сами норвежские девицы обедали вместе с итальянцами, еду из жестяных банок и пластиковых пакетов воспринимали как само собой разумеющееся. Опасения оказались напрасными, в консервированных продуктах они не усмотрели колдовства.

Деревья и земля укрылись толстым покрывалом снега, под стены домов намело сугробы. Приближалось Рождество, время возвращения обратно, а из Медвежьего замка никаких вестей. Ахилл начал нервничать, подозревая неладное, типа бунта или заговора, с утра начиная одну и ту же песню о немецком коварстве. Норманн не вступал в дискуссии, полагая наиболее вероятной причиной отсутствия вестей слабый лед центральной части озера. Пройти вдоль северного берега практически нереально. Три больших залива – Кондопожская губа, Заонежский и Большое Онего простираются далеко на север. Прибрежный маршрут заставит сделать крюк не менее чем в двести километров. Свободное от занятий и тренировок время он посвятил изготовлению брони для своих девиц, которые теперь сторожили его и днем, и ночью.