Наследник Тавриды - Ольга Игоревна Елисеева

— Вы наблюдательный человек, — сказал генерал-губернатор. — Но вряд ли нужно действовать силой. Осенью я буду в ваших краях. Огляжусь на месте.

Советник воротился из Одессы в свою дыру и был встречен каменьями. Оказалось, что накануне отъезда, дав секретарю переписать трактат набело, он забыл уничтожить копию. Бумажная бомба взорвалась в канцелярии, осколки, вернее клочки, разлетелись по всему городу. Молдаване почли себя оскорбленными, и все, от боярина до перевозчика, намеревались встретить негодяя на подступах к реке, чтобы не дать переправиться через Бык. Отряд казаков оттеснил негодующую толпу. «Стражду за Отечество!» — сказал себе Вигель.

Дуэлировать боярские сынки еще не привыкли, но с палками подстерегали советника исправно. Русские офицеры решили «своего не выдавать». За Филиппа Филипповича, как за Елену Троянскую, готова была разгореться война.

И тут приехал наместник.

— Трогай! Трогай! Поворачивай! — Михаил Семенович сокрушенно выглянул из кибитки. — Твою ма-ать…

Возок застрял, скособочившись и увязнув передком в грязи. Степная дорога на Буджак посуху еще туда-сюда. Но стоит начаться дождю, и потрескавшаяся на солнце корка мигом размокает, обращаясь в непролазное болото. Нет пути ни прохожему, ни проезжему.

— Бывали случаи, целые коровы тонули, — очень вовремя напомнил Туманский.

Воронцов одарил молодого чиновника хмурым взглядом, но ничего не сказал. Возница-молдаванин изо всех сил нахлестывал лошадей по хребтам. Да толку чуть. Нужно было выходить. Грязи у дверей с каждой секундой прибывало. Потоки мутной воды, поднятые осенним дождем, с шумом текли с обеих сторон кибитки. Они крутили палки и поднятые камни, грозя сбить с ног любого, кто осмелился бы спрыгнуть на дорогу.

Михаил Семенович распахнул дверцу и, благословясь, шагнул в вязкую жижу. Она уже подпирала под дно возка. Длинная струя потекла внутрь. Туманский, поняв, что от грязи не спастись, поспешно выскочил вслед за наместником. Ехавшие сзади экипажи свиты тоже остановились. Пассажиры толкали их вместе с кучерами. Русская брань пополам с молдавской. Объяснить местным возчикам, чего от них хотят, никто не мог. Вот когда помянешь добрым словом наших ямщиков — бороды лопатой. И лошади посильнее, и народ попроворнее. Да есть ли у них вообще ямская служба? Переехали за Буг, как в другую страну. Ни верстовых столбов, ни станций. Расстояние меряют в часах, а не в верстах. Ну и сколько, спрашивается, генерал-губернатор прокукует на ближайшем холме, спасаясь от грязевого потока?

Граф всякое мог потерпеть, но путаницу пространства и времени в своем наместничестве — никогда! Он вцепился обеими руками в колесо, напряг мускулы и с грехом пополам столкнул кибитку с места. В животе что-то оборвалось. Чай, не двадцать лет, а все, как мальчик! В город прибыли затемно. В дом ввалились грязнее смолокуров. Вигель аж подскочил от неожиданности. Ринулся отдавать слугам распоряжения. Да те и без него знали, что делать. Хмурый Воронцов знаком остановил излияния советника. Он в курсе. Ему доложили. За тем и приехал. Карать и миловать.

На следующее утро около восьми генерал-губернатор отправился в Совет, где непривычно рано собрались бояре. Сидели, брады уставя. Дорогу починить не могут, а мнят себя правительством! Посверкивают тяжелыми перстнями на толстых пальцах, крутят янтарные чубуки. Каждый — родственник султану. А единственная речка запружена отбросами и трупами скота — малярию разводят! Закоснели в туретчине. Корчевать с корнем!

Внешне Воронцов не выказал ни малейшего неудовольствия. Спокойная властность, с которой граф обычно отдавал приказания, не порождала в людях даже мысли ослушаться.

— Господа, я читал вашу жалобу, советник Вигель будет наказан. За несдержанное перо ему от меня сделано внушение.

Сидящие загудели. Они рассчитывали на снятие с должности и немедленное удаление. Не тут-то было. Если бы наместник поступил так, он показал бы слабину, открыв тем самым путь к давлению на себя. Этого Михаил Семенович не хотел.

— Статский советник направлен в Бессарабию именным указом императора, — спокойно заявил Воронцов. — И снят может быть только по именному указу. Для чего требуются веские причины. Я готов разобрать взаимные жалобы и дать удовлетворение каждой из сторон. Но хочу напомнить, что документ незаконным путем разошелся из канцелярии. За это тоже придется отвечать.

Слушатели насупились.

— Мною собраны сведения о положении Бессарабии, — продолжал гость. — Оно не блестяще. В российской губернии ходят турецкие и австрийские деньги, меры длины и веса не соответствуют общим для империи, нет сносных дорог, почтовой и ямской службы, ни одной больницы, ни одной гимназии. Я привез с собой чиновников моей канцелярии, которые начнут работу и постепенно наймут себе помощников из здешних офицеров в отставке. Будем спрямлять русло Быка, чистить и засыпать землей малярийные места. Город получит архитектора для строительства казенных зданий и прокладки регулярных улиц.

До генерал-губернатора донесся возмущенный шепот: «На какие деньги?»

— Состоятельные жители обладают большими средствами, которые не пущены в оборот и не приносят дохода. Надеюсь, вы согласитесь положить часть сбережений в банк, чтобы на проценты финансировать строительные работы.

Тут уже поднялся такой шум, что бояре перестали слышать друг друга.

— Это неслыханно! Это грабеж! Вы не можете заставить нас…

Михаил Семенович дал им накричаться. А потом сообщил:

— Когда его императорское величество в двадцатом году был здесь проездом, он изволил заложить общественный сад и указать на плане города, где быть основным зданиям. Вы обещали привести Кишинев в порядок за два года. Следующим летом государь планировал вновь побывать на юге.

Это был запрещенный удар. Царский визит — редкая удача. Край может испросить казенных субсидий, но если император увидит, что город утопает в лени, что Совет ничего не делает…

— Мое предложение о банке остается в силе, — усмехнулся Воронцов. — Что касается перечисленных изменений, то они вводятся в действие моими прямыми приказами. Все необходимые документы чиновники привезли с собой.

Москва.

— Что это значит? — Княгиня Вяземская живо обернулась к сидевшему в кресле московскому почт-директору Булгакову. Это был жизнерадостный колобок с подвижной, веселой физиономией. Он всегда находился в курсе всех сплетен и слыл самым осведомленным чиновником в империи. В его служебные обязанности входила перлюстрация, но как человек светский Александр Яковлевич умел не показывать, из чьих писем почерпнуты факты, и блестяще сохранял репутацию порядочной персоны. Когда речь шла о близких знакомых — а в обществе все всем родня — он сам приносил письма, приходившие на Московскую почту, что делало его визит событием радостным.

Однако сегодня разговор был не из приятных. Даже обычная любезность Александра Яковлевича не могла разогнать набежавших туч.

— Как это понимать? — Вера не дождалась ответа собеседника. — Графиня Воронцова всегда пишет мне по-приятельски. Откуда вдруг такой церемониальный тон? Вместо «дорогая княгиня» — «мадам». Вместо «жду скорого ответа» — «прощайте». Что-то случилось?