Розенкрейцерское просвещение - Френсис Амелия Йейтс

Внимательный читатель «Театра» Ашмола не мог не заметить, что эта книга — розенкрейцерская по своим симпатиям, что она, по существу, продолжает дело Майера, возродившего для немецкого розенкрейцерского движения английскую алхимию. В первом же абзаце Ашмол ссылается на «Откровение» и рассказывает о том, как много Майер сделал для популяризации английской алхимической литературы. Он говорит буквально следующее[534]:

История о легендарном розенкрейцерском Брате, который излечил от проказы юного английского графа, заимствована из «Откровения», и после нее Ашмол сразу же переходит к рассказу о Михаэле Майере, страстном пропагандисте английской алхимии: Майер приехал в Англию, желая выучить английский язык и перевести Нортона, но его усилия не нашли должной поддержки.

«К нашему позору да будет сказано», научное начинание Майера было встречено без особого энтузиазма. Когда пытаешься читать это сообщение «между строк», в свете наших сегодняшних знаний о розенкрейцерском движении в Германии, создается впечатление, что Ашмол — с полным на то основанием — видел в Майере посредника между Англией и Германией, для которого пропаганда алхимических знаний была одним из средств укрепления англо-пфальцско-богемского альянса. Только вот Якова I подобные идеи не вдохновляли. Майер действительно жестоко пострадал из-за своей легкомысленной веры в возможность союза с англичанами; он погиб (мы даже не знаем, при каких обстоятельствах) в самом начале Тридцатилетней войны. Теперь мы начинаем понимать, что «Британский Химический Театр» Ашмола был одной из многих попыток возродить (или продолжить) то самое движение, катастрофическим концом которого стало поражение короля и королевы Богемии.

«Британский Алхимический Театр» открывается «Устроением алхимии» Нортона, за которым следуют писания многих других английских алхимиков, включая Джорджа Рипли, также весьма почитавшегося в близких к Майеру кругах[535]. В сборник Ашмола вошли и труды более современных английских алхимиков — вплоть до алхимической поэмы, приписываемой Эдуарду Келли[536], и нескольких стихотворных строк, представленных как «Завещание» Джона Ди[537].

Комментируя поэму, приписываемую Келли, Ашмол попутно пересказывает биографию Ди[538]. Он отзывается о Ди как о выдающемся математике, блистательно работавшем и в других областях науки. Несмотря на это, к Ди относились с предубеждением, и дело даже дошло до покушения на его личную библиотеку. Ди уехал на континент вместе с Келли и поселился в Тршебоне, в Богемии, где Келли будто бы показывал «трансмутации», чем вызвал большой ажиотаж среди местного населения. Затем Ди поссорился с Келли и вернулся в Англию. По словам Ашмола, королева Елизавета благоволила к Ди и после его возвращения. О новых попытках обвинить вернувшегося философа в колдовстве и о том, что Яков I предпочитал не иметь с ним ничего общего, автор комментариев почем — то забыл. Ашмол не верит кривотолкам и выражает твердую уверенность в том, что Ди заслужил «высшие похвалы всех Ученых и Изобретательных Умов и того, чтобы о нем помнили по причине его замечательных дарований». Заслуги Ди особенно велики в математике, «во всех областях которой он достиг абсолютного и совершенного мастерства»[539].

Коротенькое стихотворение, представленное в «Британском Химическом Театре» как «Завещание» Доктора Ди, описывает в туманных выражениях знаменитую «монаду».

Ссылаясь в своей книге на Ди и Майера, Ашмол, как мне думается, хотел подчеркнуть наличие связи между германским розенкрейцерским движением и идеями английского философа. И он прекрасно представлял себе все опасности, с которыми могло столкнуться подобное движение[540]:

Ашмол защищает Ди как «благого» мага, причем защищает, прекрасно зная, что человек этот подвергался гонениям и опале.

Разумеется, когда Ашмол в 1652 г. публиковал свою книгу, он не мог быть членом Королевского общества, тогда не существовавшего. Но книга была широко известна и позже, в 1660 г., когда Ашмолу предложили вступить в Общество на правах члена-учредителя: следовательно, выраженные в ней идеи нисколько не повредили его репутации.

Ашмола, скорее всего, привлекала алхимия розенкрейцерского толка. Я имею в виду алхимию, реформированную Джоном Ди и мистически воплощенную в изобретенном им символе «иероглифической монады». Такого рода алхимия означала возрождение старинных алхимических традиций, теперь каким-то образом соединявшихся в одно целое с понятиями и практическими процедурами, заимствованными из каббалы, — причем считалось, что обновленное учение может быть выражено и на языке математических формул. Овладевший подобными формулами адепт научился бы двигаться вверх и вниз по лестнице мироздания: от земной материи — через все небесные сферы — к ангелам и Богу. Эта очень древняя концепция, вобрав в себя каббалистические и математические идеи, в некотором смысле обрела новую жизнь. Но Ашмол не обладал блестящим математическим умом и не уловил главного: что для гениального Ди «монада» была, прежде всего, символом единства вселенной, прозрением Единого Бога за пестрым «тварным» миром.